Пробужденная совесть
Шрифт:
Трегубов снова рассмеялся всем лицом.
Пересветов сел на постели, положил на колени подушку и, затаив дыхание, слушал Трегубова.
— А воровать, действительно, нехорошо, — говорил, между тем, Трегубов. — Главное, нельзя никак всего предвидеть. Всех случайностей не угадаешь. Вы ко мне за лишним калачом, а я тут как тут. Извольте меня шнурочком душить! А ведь жизнь-то у меня так же, как и у вас, одна-с, и стоит она мне миллион миллионов. Это вы верно изволили выразиться! Вот тут и вертись! А за шнурок-то ведь тоже не вкусно браться! Вы за шнурок, а я после того к вам в гости и рожи
Трегубов подмигнул Пересветову глазом. Подушка заколебалась на коленях Пересветова.
— Вы вот извольте посмотреть, какие я рожи умею корчить, — проговорил, смеясь, Трегубов, — вот извольте поглядеть! Вот посмотрите-ка! Полюбопытствуйте!
Он замолчал.
Внезапно лицо Трегубова стало пухнуть; его рот полуоткрылся, скаля зубы; правый глаз начал быстро вращаться в орбите. Наконец, глаз остановился и помутнел.
Трегубов исчез. В спальню Пересветова вошла со свечой в руках Аннушка. Глаза ее были заспаны, а щеки красны.
— Чего вы? — спросила она Пересветова. — Чего вы меня звали?
Пересветов дрожал всем телом. Подушка прыгала на его коленях.
— Заварите мне, Аннушка, мяты, — наконец, проговорил он, — мяты, горячей мяты. У меня озноб.
— Хорошо, — сказала Аннушка и ушла, шлепая босыми ногами.
Пересветов просидел несколько минут неподвижно, затем тихо встал и босиком прошел в столовую. Там он достал из буфета откупоренную бутылку водки и жадно припал холодными губами к ее горлышку.
Когда Аннушка вошла к Пересветову в спальню с чайником мяты и со свечою, он крепко спал, вытянувшись во всю длину на постели. Его лицо было бледно, как у мертвого: от него на всю комнату несло водкой.
— Спрашивал мяты, — покачала Аннушка головой, — а на место того вон что!
XVIII
Целых шесть дней Пересветов гостил у Тихона. Настроение его духа за это время беспрерывно колебалось: то он ходил мрачный: и угрюмый, с усталым взором и поникшей головою, а по ночам разговаривал с Трегубовым и беспокойно вскрикивал; то по целым дням он без просыпа пьянствовал с Тихоном, горланил песни и засыпал пьяный на полу, с измятым лицом и опухшими глазами. Но иногда Пересветов чувствовал себя бодро и почти весело, мечтал о Кубани, подсчитывал, сколько ему может стоить хорошая хозяйственная усадьба, и глаза его загорались энергией.
Так он провел все шесть дней. Но на седьмой день он отправился восвояси. В этот день он с утра мечтал о Кубани и отправился в путь с бодрым духом. По пути он надумал заехать к Верешимову и попросить у него взаймы рублей пятьсот. По его мнению, ему необходимо было время от времени производить подобные экскурсии за деньгами, чтобы отвлекать от себя всякие подозрения. Пусть все думают, что он сильно нуждается в деньгах, что его дела запутаны донельзя, что, одним словом, он гол как сокол. И Пересветов с легким сердцем повернул лошадь в усадьбу Верешимова, хотя был убежден заранее, что Верешимов денег ему ни за что не даст. Он въехал во двор и привязал лошадь к забору. Двор был пустынен, и только с облезлым боком собака неизвестно откуда появилась, сконфуженно помахала хвостом и обнюхала колени Пересветова. Тот прошел в дом. В прихожей
— Иван Иваныч дома? — спросил Пересветов с почтительным поклоном, но, не дождавшись ответа, прямо прошел в боковую комнатку: он вспомнил, что сегодня постный день, и ему не дождаться ответа Лизаветы Михайловны ни во веки веков.
Иван Иваныч встретил его весело и дружески пожал ему руку. Он был в длиннополой поддевке, плисовых шароварах и мягких войлочных туфлях на своих коротеньких ножках.
— Садитесь, гости будете, — бормотал он, — прошу покорно.
Пересветов сел на низкое кресло, вытянул долговязые ноги и вздохнул.
— А я к вам опять за деньгами, Иван Иваныч, — заговорил он, — дайте мне пятьсот рублей. Ради Бога! Не откажите, Иван Иваныч!
Пересветов заискивающе улыбнулся.
— О, Господи, помилуй, Господи, помилуй, — покосился Верешимов на образа и закачал коротенькими ножками.
— Пожалуйста, Иван Иваныч! Ради Бога!
— Ну, какие у нас деньги-то голубок? — заговорил Верешимов ребячьим дискантом. — Какие деньги?.. Не поверите, вчера было три катеньки, — нынче их уж нет: с приказчиком нынче их в банк отослал! Никогда у нас, голубок, деньги не залеживаются. День полежат, — на другой в банк везешь. И не поглядишь на них как следует. А в банк отвезешь, — назад уж их брать жалко; там уж им могила! Только купоны режешь, а на них даже и одним глазком не поглядишь! Так-то, родной! Денег у нас совсем нет!.. О, Господи помилуй, Господи помилуй, — добавил он.
— Так, стало быть, не дадите? — спросил Пересветов.
— Да нет, голубок, нет! В банке действительно есть, а дома и гроша нет. Совсем из денег выбились! Чаю, сахару купить не на что. Спасибо, лавочник в долг верит!
— В таком случае до свидания, — откланялся Пересветов, — простите за беспокойство.
— Что делать, голубок, что делать! Везде, голубок, нужда! А вы слышали, — добавил он, — наследство-то после Трегубова Лизавете Михайловне остается. Двоюродной сестрой, ведь, она Трегубову-то доводилась! Как же, ей голубок, ей!
— Вот как! — удивился Пересветов. — Теперь ей, стало быть, и по постным дням говорить можно будет, — лениво усмехнулся он.
— Что вы, родной, что вы! — всплеснул Верешимов крошечными руками. — Пять лет она молчала, зачем же ей на шестой зря убыток терпеть? Наследство — пусть наследством, а выигрыш — выигрышем. Прощайте, голубок, прощайте! О, Господи, помилуй, Господи...
От Верешимова Пересветов поехал к себе. Когда он вошел в дом, у него сидел Пентефриев. Это неприятно покоробило Пересветова. «Что он у меня делал? — подумал он, — уже не вынюхивал ли чего?»
— Здравствуйте, Октавий Парфеныч, — проговорил он, — очень рад вас видеть, весьма рад!
— Рады, не рады, — усмехнулся Пентефриев, — а приехал. По делу: недоимочка за вами поземельная есть, так вот я окладной лист завез.
И он мотнул рукой на письменный стол. Пересветов поглядел туда, и ему показалось, что бумаги на его столе были перерыты. «И сюда рыжая лисица залазила», — подумал он с раздражением.
— У меня нет денег, — сказал он вслух.
— Нет-с? Вот как? — вскинул на него Пентефриев глаза и зашевелил рыжими усами.