Пробужденная совесть
Шрифт:
— Ездил просить у Верешимова, — между тем, печально говорил ему Пересветов. — Верешимов не дает: нет, говорит.
И он развел руками.
— А я, наоборот, думал, вы разбогатели? — усмехнулся Пентефриев. — Да как же, — продолжал он, — хозяйством последнее время вы не занимаетесь, гостите у приятелей, покучиваете, куролесите. Я так и думал, что у вас денег и куры не клюют!
Пентефриев снова усмехнулся.
— Запутался я, — грустно проговорил Пересветов, — дела плохи, вот и махнул на все рукой. И он принял озабоченный и расстроенный вид. — Деньги все-таки я постараюсь
— Буду рад, — щелкнул Пентефриев шпорами и внезапно спросил Пересветова:
— А вы не знаете, кто убил Трегубова?
— Кто? — повторил Пересветов.
Сердце его внезапно похолодело. Он боялся, что Пентефриев ответит ему «ты!»
— А в том-то и штука, — развел руками становой пристав, — что сие пока неизвестно. Загадка это! Но все-таки я мекаю на двух. Либо тот, — добавил он с лукавой усмешкой, — либо этот!
И при последнем слове он даже как будто кивнул пальцем на Пересветова.
— До свидания!
И, щелкнув шпорами, он вышел.
«Либо тот, либо этот — думал Пересветов, — либо Беркутов, либо я. Так-с. Поживем — увидим!»
А Пентефриев ехал в это время к столешниковской усадьбе и то и дело поглядывал на часы. Очевидно, он кого-то поджидал. И действительно, почти у самых ворот усадьбы он съехался с другим экипажем. Там сидели двое: один в цилиндре, другой — в военной форме. На козлах этого тарантаса рядом с ямщиком сидел урядник.
Пентефриев выскочил из экипажа и побежал к тарантасу.
— Все-таки нужно предупредить раньше Илью Андреича. Он-то ведь ни в чем не виноват, — проговорил он.
— Пожалуйста, пожалуйста, — отвечал господин в цилиндре.
Военный тоже молча кивнул головою. Их экипаж тихо въехал во двор.
Пентефриев вошел в прихожую и торопливо сказал одетому во все черное лакею:
— Доложите Илье Андреичу. По весьма важному делу.
Лакей без шума исчез и снова без шума явился в передней.
— Просят-с! — он показал рукой на дверь.
— Чем могу служить? — спросил Столешников Пентефриева и заиграл изящным томиком.
Тот покосился на Зою Григорьевну и, щелкнув шпорами, произнес деловым тоном:
— У вас, Илья Андреич, в качестве управляющего, по бумагам Михаила Беркутова, проживает беглый преступник Рафаил Вознесенский. Мы явились арестовать его. Считаю долгом предупредить вас.
Зоя Григорьевна дрогнула и побледнела. Она чуть не вскочила с кресла.
— А-а, — протянул Столешников, — но этот управляющий, вероятно, уже исчез. Он просил у меня трехдневный отпуск, уехал неделю тому назад и не являлся до сих пор. Вы, вероятно, опоздали! — добавил он, играя томиком.
Лицо станового пристава вытянулось от изумления.
— Как! Убежал? — прошептал он, как будто не веря своим ушам. — Убежал?
— Нет, вероятно, уехал, — усмехнулся Столешников.
Зоя Григорьевна сидела неподвижная и бледная. Только ее ресницы порою вздрагивали.
— Скажите пожалуйста! Скажите пожалуйста! — вскричал Пентефриев, звеня шпорами.
Столешников с гримасой схватился за виски.
— Ах, не кричите, ради Бога, и не звените этими, как их... — Послушайте, — заговорил
И Столешников снова схватился за виски.
Пентефриев молча откланялся и удалился.
— Птица-то улетела, — сообщил он господину в цилиндре, — неделю, как улетела. Теперь поминай как звали.
И он сокрушенно махнул рукою.
Но все-таки они все трое прошли во флигель, занимаемый когда-то Беркутовым. Но там, кроме нескольких окурков, валявшихся на полу, они не нашли ничего, решительно ничего.
— Табак неважный курил, — пошутил человек в военном пальто, — а больше мы, к сожалению, ничего не можем удостоверить.
Когда караульщик узнал, что приезжало начальство взять под стражу их управляющего, он подумал: «То-то он тогда все за Абдулку-конокрада заступался. Свой своему поневоле брат, значит!»
XIX
Прошло два дня. Пересветов возвращался к себе в усадьбу в страшно возбужденном состоянии. Вчера ночью с ним произошло необыкновенное происшествие. Он проснулся почти на рассвете в саду Трегубова. Вероятно, он проспал там всю ночь. Как он туда попал, он совершенно не помнил; вечером, правда, он был мертвецки пьян, но, тем не менее, это происшествие сильно его встревожило. Он понял, что Трегубов, как и при жизни, преследует его настойчиво по пятам, и что ему никуда от него не уйти. Это сознание повергло его в такое уныние, что весь день он пропадал неизвестно где и возвращался домой только теперь, когда солнце клонилось уже к закату. В дом он вошел сильно озабоченный. Аннушка встретила его в прихожей.
— А там письмо вам есть. В кабинете на столе. Человек проходящий передал, — сказала она, с сожалением поглядывая на отекшее лицо Пересветова.
«Хоть бы барыня скорей приехала, — подумала она, — а то барин совсем без нее скружился».
— Какое еще там письмо? — недовольно поморщился Пересветов.
— Не знаю, письмо, — повела Аннушка плечами.
Внезапно Пересветова обожгла мучительная мысль: что, если это письмо от Трегубова? «Может быть, письмами хочет меня донять», — подумал он. У него даже подогнулись колени.
— Не от Прохора Егорыча? — спросил он, слегка заикаясь.
Аннушка смотрела на него, ничего не понимая.
— Ну ведь ты... дура!.. — злобно крикнул Пересветов и, сверкнув глазами, вошел в кабинет.
На его столе, действительно, лежало письмо. Несколько минут он не решался брать его и, наконец, протянул руку. Но едва он прочитал первые строки, как его точно обварило кипятком: лицо его сразу осунулось, все туловище как-то вытянулось, а руки беспомощно повисли. Он едва не выронил письма. Он с трудом прочитал его до конца и тотчас же принялся читать снова. И, наконец, он бросил письмо на стол и бессильно опустился в кресло.