Проданная
Шрифт:
Гаар без спроса уселась рядом:
— Если тебя это хоть немного утешит — я не смеялась тогда.
Я отвернулась:
— Ты не обязана это говорить.
Гаар покачала головой. В огромных влажных глазах, похожих на маленькие галактики, плясали блики ламп:
— Я просто слишком хорошо слышала, что говорили другие. Они завидуют твоей красоте. Белой коже, волосам. Особенно Полита.
— Кто такая Полита?
— Наложница господина. Лигурка с крашеными волосами.
Я кивнула — я хорошо запомнила ее.
Гаар
— Видела бы ты ее лицо, когда она узнала, что ты пойдешь в покои. Как же ее перекосило!
— Она сказала мне, что даже не стоит спрашивать мое имя, раз меня привел молодой господин.
— О, да… — Гаар повела тонкими, едва заметными бровями и вздохнула. — Тебе очень повезло, что ты осталась в этом тотусе, а не на другой половине.
Я не разделяла ее энтузиазма:
— Чем же здесь лучше?
Сиурка придвинулась ближе:
— Наложницы у молодого господина не задерживаются. Даже самые любимые.
— Не думаю, что избавиться от его внимания — самая плохая участь.
— Ну-ну… — Гаар вытянула полные губы. — Не суди о том, о чем не знаешь. После праздников молодого господина многие непригодны даже к продаже. А если пожалует принц Эквин… В такие моменты я очень радуюсь, что такими, как я, редко интересуются, как женщинами.
Я отбросила в сторону расческу:
— Да что там происходит? На этих праздниках?
Я выкрикнула так громко, что немногие женщины, оставшиеся в тотусе, посмотрели на меня. Вчера градус накаляла эта желчная Полита. Сегодня — еще одна. А если ее подослали нарочно? Чтобы уверить меня в том, что попасть в покои Квинта Мателлина — несказанное счастье?
Гаар решительно поднялась:
— Пойдем в сад. Там меньше ушей.
Я пожала плечами и поднялась следом:
— Разве, можно?
— Господин еще не вернулся. Ненадолго — можно. А если спросят, скажешь, что я показывала тебе бондисаны. Это важно.
Я не стала спорить. Я никогда не видела бондисаны собственными глазами, они растут только в Сердце Империи. Но читала о них. Даже одна тычинка, брошенная в бокал, сделает из напитка смертельный яд. Но он не действует на высокородных. Поэтому бондисаны здесь повсюду. Как символ превосходства одних над другими.
Мы вышли на улицу через неприметную боковую дверь. Кожу ласкали солнечные лучи, воздух был сладким от запаха цветов.
Гаар махнула тонкой рукой вправо, указывая на фигурно выстриженные кусты:
— Дальше нам нельзя — там начинается господская часть.
Я кивнула. И вместо того, чтобы осматривать сад, уставилась на ее безволосый череп. Белые точки исходили на солнце молочным сиянием, образовывая причудливую корону. Я не сдержалась:
— А это правда? — я указала жестом на голову. — Что ты как-то по-особенному слышишь?
Она улыбнулась:
— Правда. Я слышу многое, чего не слышишь ты. Например, биение твоего сердца. Или как воздух попадает в твою гортань и спускается
— И так со всеми?
Она снова улыбнулась:
— Мы умеем отсекать ненужные шумы. Иначе можно просто сойти с ума. Но, если ты мне вдруг захочешь что-то сказать так, чтобы никто не слышал — достаточно едва слышно прошептать. И я пойму.
Я отвернулась и с детским азартом прошептала так, что не слышала сама:
— А не врешь?
Она рассмеялась и потянула меня за руку:
— Не вру.
Мы спустились в сад, пошли по узкой дорожке, засыпанной мерцающим розовым кварцем. Здесь все было слишком. Я никогда не видела такой исполинской растительности. Бондисаны простирали свои кроны так высоко, что приходилось сильно задирать голову, чтобы увидеть вершины. Гаар нагнулась, подобрала с дорожки опавший пурпурный цветок и протянула мне:
— Вот он, бондисан.
Я инстинктивно поднесла к носу, втягивая приторный запах. Это им благоухал воздух. Темно-красный венчик, под ним рифленая юбочка, скрывающая толстые желтые тычинки.
Гаар вытянула тонкий палец, казавшийся на солнце стеклянным, указала на тычинки:
— Если это попадет в твой бокал…
Я кивнула:
— …да, я знаю. Так что там с праздниками молодого господина?
Она вздохнула, поджала губы. Пару мгновений прислушивалась, видимо, пытаясь различить ненужные уши.
— Ничего там хорошего. Собираются друзья молодого господина и…
— Лелия!
Я вздрогнула. Сильвия спускалась со ступеней и грузно вышагивала по дорожке, кристаллы шуршали под ее ногами:
— Лелия, где тебя носит? Немедленно за мной. Сегодня ты идешь в купальню.
Я торопливо кивнула и засеменила за вальдоркой.
В купальню господина можно было войти только с чистым телом. Меня отправили в душ и приставили девочку-норбоннку, которая должна была помогать. Она мазала меня какими-то составами, терла жесткой щеткой до тех пор, пока кожа не начала скрипеть. Я тщательно вымыла волосы и переключила кабину в режим автоматической сушки.
Мне выдали чистую одежду и крошечный флакон с духами, которыми надлежало благоухать. Тяжелый сладкий запах, который расходился неожиданно приятным свежим шлейфом. Я тщательно расчесала волосы и стояла у кровати, когда увидела управляющего. Он расплылся в улыбке, подошел нарочито мягко, придирчиво оглядел меня:
— Прекрасно. Почти безупречно.
Мне стало не по себе.
— Надеюсь, ты понимаешь, какая честь тебе оказана?
Я опустила голову:
— Вы обещали, господин управляющий, что я буду комнатной рабыней.
Он кивнул, прикрывая блеклые глаза:
— Так и есть. Омовение господина — обязанность комнатной рабыни. Он сам выбирает тех, кого хочет допустить к собственному телу. И он выбрал тебя. И я, чтобы ты знала, не давал тебе никаких обещаний.
Мне нечего было возразить.