Проданная
Шрифт:
— Так получилось, мой господин.
— Я хочу знать, как именно это получилось. Ты непокорна?
Я сглотнула, не понимая, как отвечать на эти вопросы:
— Нет, мой господин.
— У тебя есть изъян, которого я не заметил?
— Кажется, нет, мой господин, — голос дрожал.
— Тогда что? Плевать на того смотрителя, но высокородный Валериан Тенал?
Внутри все замирало, руки холодели, несмотря на горячую воду:
— Он меня ни разу не касался.
— Почему?
— Потому что уехал в тот же день, как купил меня на торгах имущества
— И не послал за тобой?
Кажется, Мателлин не слишком-то верил. Я отчаянно боялась, что он обвинит меня во лжи.
— Когда высокородного Валериана Тенала сняли с должности наместника, его имущество с Белого Ациана было распродано. Я — в том числе.
— Кому тебя продали?
— Торговцу, мой господин.
— Потом?
— Лишь торговцам и перекупщикам, мой господин. До вчерашнего утра.
Он поджал четкие губы, глядя сверху вниз:
— Пусть так. А этот Ник Сверт?
Я даже едва заметно улыбнулась, вспоминая его теплые глаза:
— Он был мне как отец, мой господин.
— Или и был отцом?
— Я не знаю, об этом никогда не говорили, — я покачала головой. — Он никогда не относился ко мне, как к наложнице.
Мателлин замолчал. Наконец, опустил руку, но лишь для того, чтобы положить мне на талию и притянуть к себе. Я прижалась к нему всем телом, чувствуя чужое тепло, чужую кожу, щека коснулась гладкой груди. Я слышала его глубокое дыхание, а сама боялась даже дышать.
— Значит… — он медленно очерчивал пальцем овал моего лица, — ты не обучена…
В голосе мелькнуло нескрываемое удовлетворение. Мателлин вновь приподнял мой подбородок, заставляя смотреть в светлые глаза:
— Ты совсем не знала мужчину…
Музыка ядом лилась в уши вместе с его тихим низким голосом, запах бондисана одурял. Я едва стояла на ногах, понимая, что слабею. Я чувствовала, как щеки заливает краска. Стремительно, кипящей волной. Я прекрасно понимала, что он имел в виду. Молчала, надеялась, что это не вопрос — утверждение.
— Никто не касался твоих губ?
Я хотела отвернуться, но он не позволил. Навис надо мной, крепко удерживая за талию. Пальцы сжимали подбородок. Я сглотнула, чувствуя, как в горле стремительно пересохло от разливающегося жара:
— Нет, мой господин.
Его губы оказались удивительно мягкими, хранившими легкий отзвук табака. От этого касания внутри все задрожало, между ног накатывало мучительной волной, сердце бешено стучало. К аромату бондисана примешивался его собственный запах, едва уловимый, терпко-острый. Он будто проникал в мозг, довершая то, что начали его касания. В крови, в каждом нерве, в каждой клеточке разливалось осознание его безоговорочного превосходства. Его неоспоримого права.
Такому господину не нужна плеть.
Я разжала зубы, и его язык скользнул в мой рот, неторопливо исследуя. Я робко отвечала, совсем не понимая, правильно ли делаю. Так подсказывало тело, инстинкты. Я не ощущала себя. Будто падала с высоты, не находя опоры. Его движения становились резче, грубее,
Мателлин отстранился. Какое-то время смотрел на меня, все еще удерживая за затылок. Внутри все рухнуло, похолодело — вероятно, я что-то сделала не так. Разозлила его. Не имела права касаться без позволения.
Он разжал руки, окунулся в воду и положил голову на бортик бассейна:
— Уходи к себе. На баре ты не нужна. Больше не хочу смотреть на тебя. Скажи рабыням, чтобы возвращались.
Я замерла, чувствуя, как задрожали губы:
— Я что-то сделала не так, мой господин?
Он едва заметно усмехнулся, прочесал пальцами мокрые волосы:
— Ты ни в чем не виновата. Не хочу портить удовольствие сиюминутным порывом. Утром я улетаю на Атол. Но очень скоро вернусь. И мы продолжим.
Глава 8
Если бы Вана могла — зарезала бы меня ночью. Или отравила бондисаном. Она копошилась в своем углу на другом краю тотуса и беспрестанно бросала в мою сторону ненавидящие взгляды. Но ее грел тот факт, что господин меня выставил. Теперь многие поглядывали на меня с нескрываемой усмешкой.
Наконец, верийка не выдержала. Медленно подошла к моей кровати, отчаянно виляя задницей. С задницей ей повезло. С кожей — нет. Создавалось впечатление, что когда ее красили в красный из распылителя, она была сплошь в прилипших обрывках бумаги. Красное и серо-белое. Пара сотен геллеров — вот ее цена.
— Что ты сделала?
Я подняла голову:
— Ты о чем?
Она рассмеялась. Показно, задирая голову и демонстрируя полный рот отличных зубов:
— Что ты сделала, криворукая, что господин тебя вышвырнул пинком под зад? После тебя позвали Политу. Так-то!
Я пожала плечами:
— Понятия не имею.
Пусть заблуждаются. Если Вана и эта крашеная лигурка Полита узнают правду — точно зарежут или отравят.
Я не знала жизни в тотусах. В доме Ника Сверта у нас с мамой были свои покои. Во дворце Валериана Тенала мне полагалась отдельная комната, как наложнице. У торговцев мы жили в общих помещениях, но там никто никому не завидовал. Нечего было делить. Разве что занять угол получше. Я никогда не участвовала в этих склоках, мне было плевать на угол. Мы и так были в полной заднице, чтобы еще воевать из-за угла.
Я понимала, что теперь не избежать конфликтов. Не отсидеться, не отмолчаться. Если не начинать первой — всегда найдутся те, кто начнет. Если ты слаб — тебя презирают. Если ты в чем-то лучше — тебе завидуют, стараются уколоть. Если ты падаешь — они станут топтаться на твоей спине.
Вана бесцеремонно вытянула руку и дернула меня за волосы:
— Ты станешь уродливой, когда это обрежут.
Я не сдержалась:
— Не уродливее тебя.
Она вновь дернула, поджимая губы, но я перехватила ее руку и заломила, заставляя шипеть от боли.