Продавцы Мечтаний

Башунов Геннадий Алексеевич

Капитана мы, конечно же, не нашли. Караван был в трёх городах, и ни в одном из них не удалось найти следы Капитана и команды. В четвёртом наш караван остановился на зимовку. Спустя две недели, из фургона Хаза (работорговец отправился в мир иной через три дня после того, как меня подобрали) меня перевели в фургон для рабов и посадили на цепь. Мне было плевать. Всё то время я просто лежал или сидел, уставившись в одну точку. Впрочем, когда меня посадили на цепь, практически ничего не изменилось. Только еда стала хуже, да и комфорта поубавилось.

Глухая тоска не покидала меня до сих пор. И, наверное, не покинет ещё долго. Иногда она отступала. Иногда возвращалась. И никогда не уходила насовсем.

Более или менее я оклемался только к середине

зимы. Тогда мне начали докучать вши, соседи и холод. Соседями моими были самые крепкие рабы, все мужчины - их держали отдельно от других. Фургон, где я жил, представлял собой клетку, обшитую фанерой и шкурами. Помещение было поделено на два квадрата, в центре которых стояло по буржуйке, так что тепла всем рабам доставалось одинаково. То есть практически нисколько.

Каждый раб сидел на цепи, причём, их длина была такова, что никто не мог дотянуться до соседа, только если бы кто-то не решил лечь на живот и подержаться за руки. Можно было сесть или лечь, но длины не хватало даже для того, чтобы сделать шаг. Живой товар имел обыкновение портить друг друга, и наши хозяева исключали всякую возможность. Трижды в день нас выводили в туалет. Во время прогулок можно было минут пять размяться. Под дулами винтовок, конечно же. Раз в две недели меняли солому, на которой мы спали. Одеяла, вонючие и завшивевшие, не меняли, иначе пришлось бы включать их в нашу стоимость, а кому из клиентов охота переплачивать? Кормили отвратно. Чаще всего мясом - многие старики и дети не пережили зимы. Порой мне приходилось ждать каши без мяса по три-четыре дня.

Мои соседи постоянно ныли и пытались подраться. И то, и другое не имело никого смысла и, думаю, даже цели. Просто нам было чертовски скучно. И мы ненавидели друг друга. Иначе и быть не могло. Посади на цепь в замкнутом помещении полдюжины здоровых мужиков, лиши их всего, кроме возможности спать, жрать и мочиться, и ты узнаешь, что такое ненависть. Пустая и бессмысленная, тупая и всепоглощающая. Но она поддерживала в нас жизнь. Возможно, только благодаря ей мы помнили, что всё ещё остались людьми. Меня не любили больше всего - ведь я некоторое время сидел в фургоне Хаза.

Раз в две недели нам приводили двух женщин. Хозяева понимали, что взрослым мужикам надо хоть как-то снимать напряжение. Женщины были немолодыми, некрасивыми и потасканными до такой степени, что я даже не испытывал к ним чувства жалости, только отвращение. Они просто ложились и ждали, когда один из рабов закончит своё дело, а после переходили к другому. Жестокости к ним не проявляли, иначе этот жест доброй воли мигом бы пресекли. Я ими не пользовался, даже когда вспомнил об естественных надобностях. А вот соседи ждали этого дня, как второго пришествия, будто им приводили тех девушек, которыми пользовались Ном и его новый заместитель. Впрочем, самые молодые и симпатичные девственницы оставались на продажу. Те женщины, что были просто красивыми, но порченными, тоже. Я немного им завидовал - условия их проживания были куда лучше.

Когда наступила весна, мы двинулись к более крупным городам. Перед выходом работорговцы закупили в обоз должников, детей, проституток и преступников да поймали несколько бродяг. В итоге нас стало около восьми десятков под предводительством двадцати двух погонщиков. В клетки посадили женщин и детей, а мужиков приковали цепями к длинной железной трубе, конец которой прицепили к фургону, и заставили шагать. Тех, кто не мог идти, пускали на мясо. Кроме мальчиков понежнее, их оставили для особых клиентов. Таких было три, и мои напарники по цепи чуть ли не каждую ночь доставали их угрозами о том, что они бы сделали, попадись эти "петушки" им в руки. Дальше угроз дело не заходило - не позволяла длина цепи. Ночами нас сгоняли под большой тент, выдавали одеяла и располагали группками около буржуек под неусыпным наблюдением вооружённых погонщиков. Впрочем, до драк дело не доходило - мы слишком уставали за день и просто валились на землю. В те дни я хотя бы высыпался: мне было плевать даже на вшей и клопов.

Это продолжалось

до середины апреля. Мы с черепашьей скоростью двигались то по великолепным прямым дорогам, положенным ещё до войны, то по слякотной равнине, когда навстречу попадались города или асфальт становился непригодным для ходьбы. Гусеничные вездеходы могли пройти везде.

Первые дни я пристально прислушивался к разговорам погонщиков. Но об игре за трон никто не разговаривал. Единственные новости, связанные с Продавцами мечтаний, были о том, что кто-то уничтожил замок местной шишки Ирийстина, а соседнюю шишку Аролинга вместе со всей семьёй выкосила какая-то болезнь. Причём, Продавцами мечтаний их никто не называл. Поэтому я отбросил мысли о том, чтобы рассказать, кто я такой. Что-то могли знать Ном с заместителем. Но если они что-то и знали, то запросто могли продать меня не Аларии, а кому-то другому. Так что я отбросил эти мысли и просто шагал. Я чувствовал других Представителей и Продавцов, знал, что, кроме умершего Аролинга и убитого мной Ирийстином, погиб ещё один Продавец, но кто - не знал, только то, что это кто-то из заправлявших на материке.

Ещё одной новостью была странная эпидемия, выкашивающая целые регионы на юге. Но юг был далеко, и особого внимания этому не уделяли. Беспокоились только за то, что поток рабов с юга уменьшится.

Наконец, обоз добрался до города под простым названием Северный.

Город этот располагался на границе довольно населённых прибрежных районов материка и являлся настоящим центром торговли людьми. Сюда стекались обозы со всех диких центральных регионов. Работорговцы с юга встречались с оружейными баронами с севера, и начиналась торговля. В Северном была железная дорога и настоящий аэропорт для дирижаблей. Сам город был грязным и поганым, с чудовищно переполненной канализационной сетью, выплёскивающей своё содержимое на улицы чуть ли не каждый день. Люди были не лучше. Забитые и грязные в трущобах, чванливые и самодовольные в центре. Местные шишки, щеголяющие во фраках и цилиндрах, будто спустились сюда со страниц учебников истории, параграфы которых были посвящены Викторианской Англии. Женщины пестрели пышными платьями и зонтами. По дорогам разъезжали кэбы. Вокруг бегали оборванные мальчишки с газетами. Те, что жили в трущобах, скорее напоминали американских негров того же времени. Думаю, они имели столько же прав и свобод. Единственное, что отличало эту "Викторианскую" эпоху от земной, это оружие, подходящее скорее по времени к Первой Мировой. Да землянки большей частью построенные из дюралюминия.

На рабском рынке нас разделили на пять частей. Дети в одну кучку, женщины делились на два класса в зависимости от красоты и молодости, мужчин тоже разбили на две части. Та половина, что повыше и покрепче продавалась для легальных смертельных боёв. Другая, где, к счастью, был и я, для работ. Ростом-то я вышел, но Ном, оглядев меня, сказал "Слишком тощий". В первую очередь скупались бойцы, женщины и дети. Детей чаще брали повара, служанки или франты с сальными глазами. Надеюсь, многим удалось попасть в слуги. Впрочем, попасть к педофилу, наверное, всё же лучше, чем на бойню. Женщин по три-четыре за раз покупали бордели. Впрочем, повара их тоже брали. Девственниц, стоящих поодаль, покупали в основном местные "джентльмены". Бойцов тоже скупали партиями. Да и нас, в принципе, хотя и менее охотно. Строители, уборщики отхожих мест. Чернорабочие, в общем. Но это лучше, чем стать обедом.

Что ж, мне придётся работать не руками. Меня хотят отмыть и вывести мне вшей. Быть может, нормально покормят. Я даже почувствовал некоторую радость. Пока прийти в себя. А потом уже можно будет думать и о побеге.

– Семь?
– возопил Хаз, отвлекая меня от воспоминаний.
– Да это грабёж!

– Вообще-то, я сказала шесть с половиной.

– Семь, и ни кредитом меньше. Ищите других дураков.

– Хорошо. Шесть восемьсот.

– Восемьсот двадцать пять.

– Нет, просто шесть восемьсот. Спина меченая. Значит, не такой он уж и смирный. Да и я люблю гладкую кожу.