Продавцы теней
Шрифт:
Диск солнца приближался к горизонту. Эйсбар понимал, что на черно-белой пленке он будет казаться рисованным театральным задником — вот и хорошо. Ему захотелось сделать странную сцену, которая в неожиданный момент перевернет весь фильм, — циничную, пародийную. Акцент, меняющий на мгновение смысл происходящего. Это будет эпизод, который покажет комическое бесплодие массовых баталий. Театр теней, снятый в натуральную величину, — это и станет странным акцентом.
Солнце зацепилось за горизонт, свет ушел из воздуха, включили прожекторы. Статисты двинулись: покачнулась и повлеклась волной толпа слева, маршем в ногу застучала каблуками переодетая в колониальную форму массовка справа. Мост вошел в резонанс с шагами марширующих. Камешек выпал
Эйсбар не отрывался от видоискателя. Он не понимал: это завтрашний сон, сегодняшний или реальность. Быстро темнеющий воздух наполнился криками и визгом. Камера работала, пока не кончилась пленка.
Бомбейская британская газета обвинила Эйсбара в халатности, повлекшей за собой гибель двух сотен людей, и в том, что в минуты катастрофы камера продолжала работать и шли съемки. Последнее обвинение Гесс опроверг, заявив, что он, как оператор, находился в стороне от камеры, и, значит, она была выключена. Однако британцы готовы были раздуть большой конфликт и под сурдинку выдворить русскую съемочную группу из страны. Вдруг публикации прекратились. Эйсбар решил, что не обошлось без дипломатических ухищрений Долгорукого, который, впрочем, напрямую ему ничего не писал. Тем не менее легкое похлопывание по плечу невидимой дланью Эйсбар почувствовал. И это было неприятно.
Глава IV. Ленни получает одно предложение за другим
Ленни стояла у окна, глядела на верхушки пиний, росших вокруг павильончика, выполненного в классическом стиле: ротонда с круглыми белыми колоннами, — и вспоминала, как в первый день, расположившись в ротонде, расставила на полу жестянки с пленками и долго ходила вокруг, не решаясь открыть.
Вот как бывает: столько месяцев видеть во сне прыгучие кадры, столько раз примериваться, как она их смонтирует, и — растеряться в нужный момент. Она беспомощно смотрела на железные коробки. Да подскажите наконец, как начать! Никто не откликнулся, только пинии качали за окном пушистыми шариками крон, и она быстрым решительным движением сорвала крышку с первой коробки. И вот несколько месяцев каждое утро она приезжает в свой павильон, и скоро, кажется, канва фильмы окончательно прояснится.
Нынешняя зима в Ялте выдалась теплой. Воздух был густой, соленый, влажный. Снег так ни разу и не выпал. Говорили, что некоторые сумасшедшие до сих пор купаются в море. Среди них — Чардынин с Ожогиным. Мысли Ленни плавно перекочевали на Ожогина, который по-прежнему удивлял и восхищал ее. Он обладал силой — не такой, как у Эйсбара. Сила Эйсбара была темной, мрачной, жестокой, она подавляла и подчиняла. Сила Ожогина была жизнерадостной, бурлящей, искрящейся, и все вокруг оживало благодаря ей. Эйсбара боялись. Ожогина любили. Он мог делать несколько дел сразу, всегда добивался своего и, даже ругаясь, умудрялся не обижать человека. Конечно, он не знал по именам рабочих и статистов, но люди не были для него неодушевленной массой. Он видел их.
Или она его идеализировала? Идеализировала, потому что — вот и с ней тоже… Кто она ему? Случайная знакомая, но как только она обмолвилась, что ей надо работать с пленками, он сразу предложил ей поместиться в этом павильончике, оборудовал его монтажным столом — она только мечтать могла о таком столе, когда ездила с автоколонной! И все это — бесплатно. Поначалу ей было неудобно. При первой же встрече с Ожогиным, уже начав работать, она заговорила о том, что снимет монтажную, не нищая же она в самом деле, но Ожогин так замахал руками, что она отступила, почувствовав, что ее щепетильность в данном случае обидна для него.
Ожогин влюбился слишком быстро и слишком явно. Что делать с этой любовью в практическом смысле? Немолодой — каковым он считал
Ожогину почти никогда не снились сны — к чему упорядоченному рассудку лишние развлечения? — но вдруг приснилось лицо Лары. Белое, лишенное тени тревоги, оно опускалось перед ним как гигантская декорация. «Может, я завидую тому, что происходит на съемочных площадках?» — подумал Ожогин, проснувшись. А если с солнечным зайчиком что-то случится? А если все связано тайной нитью: сгоревшее лицо Лары, любовь его Ленни («его»… смешно) к Эйсбару (он знает, он видел ее лицо тогда, в подворотне), который… как страшно. И не просто так ему теперь кажется, что она светится как ангелок — так же в павильоне кинофабрики, освещенная электрическими лампочками, должна была светиться Лара. Заговор судьбы?
Ожогин быстро встал и направился в ванную комнату, где перед большим, в пол, зеркалом начал придирчиво разглядывать себя. Он не находил в себе ни одной черты, которая могла бы показаться Ленни привлекательной. Лицо свое он находил некрасивым. Фигуру — неуклюжей, мешковатой. Никакого изящества. Манеры — не блестящими. Ни легкости, ни светскости. Ум он считал заурядным, характер — скверным (одни вспышки ярости чего стоят!), интересы — приземленными, душевные качества… Душевных качеств он никаких в себе не видел. Он знал, что Лара не любила его — разве что в молодости, в первые годы супружества, — но это не слишком волновало его. Быть может, потому что ему не пришлось ее завоевывать. Или потому, что ее снисходительное равнодушие быстро стало привычным? А быть может, он был уверен в ней, как может человек быть уверен в обладании собственностью? Или его любви хватало на двоих? Но — Ленни!.. Он больше не хотел одной любви на двоих, не хотел иметь ее в собственности. Он хотел, чтобы она тоже… сама…
Ленни работала упоенно, по многу часов в день, не думая об отдыхе, забывая поесть. Как-то к ней заглянул Ожогин. Она оторвалась от монтажного стола, посмотрела на него красными воспаленными глазами.
— Александр Федорович! Как хорошо, что вы пришли! — сказала она таким усталым голосом, что он испугался.
— Вы хоть иногда делаете перерыв?
— Перерыв? Да… кажется.
— А что едите?
— Да здесь нечего есть! — засмеялась она.
Он смотрел на ее маленькое исхудавшее лицо, запавшие щеки, заострившийся нос, и ему казалось, что она сейчас растает. На следующий день Ленни, придя в монтажную, обнаружила спиртовку, чайник, чашки, изрядный запас чая и сахара, груду печений, сухарей, шоколада и корзину фруктов. С того раза Ожогин стал заглядывать к ней — все чаще, и чаще, и чаще.
Он давно бродил вокруг ротонды с белыми колоннами. Так получалось, что все его пути — на съемочную площадку, в контору, в костюмерные, на склады — пролегали мимо павильончика Ленни. Он долго не решался зайти. Иногда заглядывал в окно, видел склоненную над столом голову, и ему хотелось легонько погладить ее. Первый визит — он рывком распахнул дверь, усилием воли отбросив сомнения в уместности визита, распахнул точно таким движением, каким она открывала первую железную коробку с пленкой, — действительно напугал его.
Он постоянно волновался: где она, с кем, что ела, не замерзла ли, как добралась до дома. Ее лицо и угловатая мальчишеская фигурка виделись ему то в абрисе облака, то в изгибе ветки, то в отблеске морской воды, то среди стволов сосен вдруг мелькал ее силуэт, хотя он точно знал, что она сидит у себя в монтажной.
Ленни всегда была рада Ожогину: усаживала за стол, поила чаем, запускала готовый материал, начинала что-то горячо объяснять. Поначалу он мало что понимал в ее объяснениях и в том, что видел на маленьком монтажном экранчике. Но потом неожиданно для себя поймал ее взгляд на мир и сам не заметил, как увлекся.