Продавцы теней

Шумяцкая Ольга

— Н-да… Через вуаль… — пробормотал Ожогин, поднимаясь и выходя из ванной.

Входя в кабинет, он услышал, как звонит телефонный аппарат, и тут же схватил трубку.

— Да! Что?! Что значит «декорация упала»? Вы что там, спите, что ли? Ставьте обратно! Что значит «рассыпалась»? Кто ставил? Почему не послали в «Театральные мастерские» к Пичугину? Немедленно пошлите! А-а!.. Лучше я сам. Через полчаса буду!

На ходу натягивая пиджак, он выбежал из дома и вскочил в авто.

На съемках мелодраматической фильмы «Сон забытой любви» рухнули декорации. Так часто бывало — декорации мастерили из картона и тонких деревянных

щитов, устанавливали наспех.

Через полчаса Ожогин был на кинофабрике. Чардынин встречал его у дверей. Оказалось, все не так страшно. И остатки декораций собрали, и в «Театральные мастерские» послали. Ожогин успокоился. Положив руку на плечо Чардынина, он медленно шел с ним по коридору.

— Послушай, Вася, — говорил он. — Вот какая идея. Мы ведь ставим лампионы прямо перед актерами, так?

— Так.

— Освещаем их спереди, и получаются не лица, а блины на сковородке. Это некрасиво, Вася. Вот в «Осенней элегии любви» Милославскому один глаз перекрасили, а другой недокрасили. И все видно. На экране, Вася, все видно, пойми.

— Понимаю.

— А ведь можно как-то затенить, чтобы публике в глаза не бросалось. Или сделать эдакую романтическую дымку. Чтобы фигуры были как в тумане. Или, наоборот, просветить их насквозь, вроде как пронзить солнечным светом. Совсем другая экспрессия. Как думаешь, Вася?

— Я думаю, Саша, Эйсбара надо позвать.

— Что за птица?

— Птица любопытная. Мастер по электричеству. «Электрические вечера в саду „Эрмитаж“» знаешь? Его рук дело. И у нас тут крутится. С лампионами возится. Говорит, готовит световые эффекты. Видовые сам снимает. Помнишь, недавно помер японский посланник? Еще пышная церемония была, когда покойника отправляли… Эйсбар оказался такой ушлый, прямо ты в молодости. Чуть в гроб не влез со своим киноаппаратом.

— Ну, зови своего вундеркинда.

Чардынин крикнул помощника.

— Эйсбара бы мне, и поскорее.

— Да тут я! Все слышал! Сейчас, только выберусь, — раздался придушенный голос, и из-за наваленных в углу старых пыльных декораций выскочил чумазый человек в грязной расстегнутой рубахе и покатился прямо Ожогину под ноги.

Ожогин отшатнулся. Человек был похож на черта. И пахнул так же. Дымно и неприятно.

— Эйсбар, — представился человек и протянул Ожогину черную руку.

Глава IV. Электрический вечер в саду «Эрмитаж»

Кофе закипел и начал переливаться через край, но Ленни успела схватить турку.

Сегодня прислуга была выходная, но они с Лизхен решили не идти в кафе, а позавтракать дома. Дело оказалось непростым. Они долго пытались разжечь старую дровяную плиту, занимавшую полкухни, а когда дрова разгорелись, принялись, обжигаясь и дуя на пальцы, набрасывать на полыхающие круглые отверстия железные бублики, чтобы получились маленькие уютненькие конфорочки. Яичница благополучно сгорела — не выдержала адского пламени, — а кофе ничего, даже не пролился.

Решили завтракать белой булкой с маслом и сливовым вареньем. Разговоры о новой электрической плите Лизхен и Ленни вели давно. Однако плита стоила денег и потому ее покупка откладывалась. Лучше уж купить гарнитур из раух-топазов, выставленный в витрине у Мюра и Мерилиза. Или китайскую напольную вазу. Поддельную, правда, зато расписанную смешными черными пагодами и синими аистами. Так рассуждала Лизхен. Раух-топазам в ее жизни была присвоена категория

«жизненно необходимого», так как после покупки они становились частью ее самой, как, впрочем, все, что составляло ее внешность. Китайской вазе досталась категория «очень нужного», так как ставить цветы от поклонников в последнее время становилось решительно некуда. А новая плита была необходима, или очень нужна, или просто желательна только кухарке.

Содержания (и солидного содержания), которое выделил Лизхен бывший муж, известный столичный адвокат, хватало с трудом. Мизерное жалованье Ленни у Мадам шло на ее, Ленни, побрякушки и безделушки. Были еще деньги, которые присылали из провинции родители Ленни, но Лизхен относилась к ним как к вкладу в будущее племянницы и каждый месяц носила в банк, где клала на счет, которым та сможет пользоваться, когда выйдет замуж.

С тяжелым вздохом сожаления Лизхен вспоминала времена накануне так и не состоявшегося большевистского переворота, когда общество, оцепеневшее от страха, вело бесконечные разговоры об эмиграции. Тогда в гостиную Лизхен стекалась отборная в смысле платежеспособности, хоть и разношерстная в смысле принадлежности к разным кругам и кружкам, публика, и предприимчивая красавица сначала за небольшие, а потом, войдя во вкус, и за очень приличные деньги давала желающим уроки немецкого языка. Попутно публика обсуждала политические новости, театральные премьеры, книжные новинки, сплетничала, музицировала, и бывало, что, скатав ковры, две-три пары проходились по гостиной в зажигательном фокстроте.

Ах, что это были за времена! И кому нужны сейчас иностранные языки, если заграница сама рвется говорить по-русски, лишь бы принимать у себя российских толстосумов! Салон — полуаристократический, полубогемный — в гостиной Лизхен прижился. Публика жаловала ее квартиру на Неглинке частыми посещениями. Уж больно хозяйка была хороша, а ее племянница — чудо как забавна. Настоящая обезьянка. Вот только расходы на чай и хороший портвейн у хозяйки росли, а доходы не прибавлялись.

Попивая кофе, они сидели в гостиной. Лизхен — полулежа в большом широком кресле, двумя пальчиками аккуратно и изящно держа за тоненькую ручку золоченую невесомую чашечку. Ленни, примостившись на подлокотнике, поджала под себя одну ногу и размахивала чашкой так, будто дирижировала большим оркестром.

— …ты представляешь, выбирает натурщиц для синема! — возбужденно говорила она. — Сидит, спрятавшись за ширмой, чтобы его никто не видел, и глазеет! И, знаешь, что я подумала: ведь натурщицы не только для синема нужны. Художникам, например, без них никак не обойтись. А наши умеют разные позы принимать. Или вот оперетка, кабаре. Знаешь, сколько танцовщиц им требуется? Может, мне открыть агентство по поставке натурщиц и танцовщиц?

Ленни энергично взмахнула рукой, и кофе выплеснулся ей на колени.

— Открой, — лениво отозвалась Лизхен, отпивая маленький глоточек. — Натурбюро — это так современно. А Мадам погонит тебя из студии поганой метлой.

— Ну и пусть! Надоела, старая грымза! Ленни! Спаса-ать! — противным тоненьким голоском передразнила Ленни Мадам. — Знаешь, что учудила твоя распрекрасная Мадам? Приревновала ко мне своего альфонса, Вольдемара.

— А что, были основания? — заинтересовалась Лизхен.

— Лизхен! — укоризненно сказала Ленни и посмотрела на нее специальным взглядом «Эх ты!» — Ты видела этого Вольдемара?