Продавец грез

Кури Августо

В какой-то момент мне показалось, что продавец грез слегка лукавит. Но потом подумал: а кто способен сказать, что она не прекрасна? И что значит «быть красивой»? Пока я размышлял, любитель выпить, заметив, что похвала подействовала, подошел поближе к своей обидчице и начал выкрикивать разные преувеличения:

— Красавица! Чудесница! Безумно мила! Восхитительна!

Решив, что он уже выдыхается, старушка нанесла ему еще один удар палкой.

— Хронически дефективный! Дешевый соблазнитель! Щенок! — кричала она, притворяясь, что рассердилась.

Бартоломеу, этот расходившийся щенок, сразу поджал хвост, но тут же понял, что она шутит. Старушка успокоилась. Вот уже

пятьдесят лет никто не называл ее красавицей и не употреблял по отношению к ней прилагательных в превосходной степени. В приподнятом настроении она взяла пьяного за руки и пошла с ним танцевать, радуясь жизни. Все это произвело на меня глубокое впечатление. Я был знаком с силой порицания, но ничего не знал о силе похвалы. Может быть, те, кто пользуется этой последней, лучше помогают людям и живут дольше и лучше. Я растерялся. Никогда раньше за один день я не сталкивался с таким обилием сумасшествия.

Во время наших странствий человек, за которым я шел, поучал, что незначительные на первый взгляд действия могут иметь такое же значение, а то и большее, нежели длинные речи. На уроках, которые он давал на открытом воздухе, я понял, что его реакции и его молчание воздействовали на людей сильнее, чем все приемы средств массовой информации вместе взятые. Мы интуитивно понимали, что учитель хранит важные секреты. Мы не осмеливались спрашивать, поскольку он обезоруживал нас сократовским подходом. Он превратился в специалиста по превращению жизни в праздник, даже в тех случаях, когда у тебя возникали поводы для злобы или когда хотелось как следует на- казать себя.

Он постоянно напоминал нам:

— Блажен, кто вызывает смех своими глупостями, ибо он есть орудие снятия стресса.

Я презирал глупых людей, дававших поверхностные ответы, однако в сущности сам был человеком, перенасыщенным глупостями. Мне предстояло еще многое постичь для того, чтобы научиться вызывать смех собственными глупостями. Предстояло многое постичь в искусстве «проветривания» мозгов — неизвестного в храме науки.

Университет, в становлении которого я принял участие, воспитывал студентов, неспособных заглянуть в самих себя, заметить собственную глупость, освобождаться, плакать, любить, рисковать, бежать из застенков, в которых царит косность, а еще меньше — мечтать. Меня боялись больше всех других преподавателей. Я был чем-то вроде критикующей машины. Я забивал головы своих учеников мусором критики, а еще больше критики социальной, но так и не научил никого из них тому, как нужно относиться к жизни. Конечно! Никто не может дать того, чего не имеет сам. Моя жизнь была чем-то вроде наркотика.

Я гордился своими морально-этическими нормами, своей честностью, но начал понимать, что я аморален и нечестен по отношению к самому себе. К счастью, я начинал понимать и то, как нужно изгонять «демонов», закрепощавших мой разум и превращавших меня в несносного субъекта.

Призыв к запутавшимся

Протанцевав минут двадцать у здания «Сан-Пабло», продавец грез снова попросил внимания тех, кто еще здесь оставался. Люди, впавшие в эйфорию, постепенно успокоились. И тогда он, к всеобщему удивлению, громким голосом, словно стоял на горе, прочитал стихотворение:

Многие танцуют на земле,

но не на подмостках самопознания.

Они боги, не признающие ограничений.

Как они могут найти себя, раз не терялись?

Как им стать людьми,

коль они не способны познать себя?

Кто вы такие? Да, скажите мне, кто вы такие?

Люди смотрели на него широко раскрытыми глазами. Они только что танцевали на импровизированных подмостках,

а теперь человек, затеявший эти танцы, предлагал им иные подмостки и спрашивал: люди они или боги? Некоторые хорошо одетые господа, в особенности те, что не танцевали, а лишь критиковали танцующих, были поражены. Они ежедневно содрогались, следя за котировками доллара на фондовой бирже, руководя предприятиями, сидя в машинах, поселяясь в гостиницах, но многие из них никогда не поднимались на подмостки самопознания, никогда не пугешествовали в области духовной.

Их жизни были пустыми, скучными, тревожными, а сами они в избытке поглощали транквилизаторы. Но человечнее от этого не становились. Они были божествами, которые каждую секунду умирали, божествами, избегавшими конфликтных ситуаций.

Увидев, что толпа успокоилась, незнакомец продолжил свою речь:

— Не оценивая жизнь философски, вы будете скользить по поверхности. Вы не поймете, что существование подобно солнечным лучам, которые во всем великолепии появляются на прекрасной утренней заре и неотвратимо уходят на закате.

Некоторые зааплодировали, не уловив глубокого смысла его умозаключений и не поняв, что это они сами находятся на закате дня.

Некоторое время спустя, к моему удивлению, он начал обходить людей, приветствовать их и задавать вопросы.

— Кто вы такой? Какова ваша заветная мечта?

По началу многие стеснялись. Они не знали, как ответить на вопрос «Кто вы такой?» и на вопрос о заветной мечте. Другие, более раскрепощенные и откровенные, отвечали: «Нет у меня никакой мечты», добавляя в оправдание: «Жизнь моя — сплошное дерьмо». А некоторые поясняли: «Я погряз в долгах. Какие тут еще могут быть мечты?» А были и такие, которые говорили: «Моя работа — это сплошной источник стрессов. Болит все тело. Я не помню, кто я такой, умею только работать». Эти ответы произвели на меня огромное впечатление. До моего сознания дошло, что аудитория, наблюдавшая мое «самоубийство», была не так уж и далека от моей собственной духовной нищеты. И зрители, и актеры переживали одну и ту же драму.

У учителя не было чудесного решения этих проблем, он лишь хотел подтолкнуть людей к исследованию собственной души, к раздумьям. Увидев, в какой духовной пустыне они живут, он воскликнул:

— Без мечты монстры, которые нас осаждают, будь они в нашем сознании или в социальной среде начнут нами управлять! Основная цель мечты — не успех, а освобождение от химеры конформизма.

Слова учителя тронули одну полную девушку, весом килограммов эдак под сто тридцать и ростом сто восемьдесят сантиметров. Она считала себя обреченной на пренебрежение со стороны молодых людей, отчего чувствовала себя несчастной. Ее одолевала химера конформизма. Вот уже несколько лет она принимала антидепрессанты, была пессимисткой и слишком негативно относилась к себе самой. Она постоянно умаляла свои достоинства, сравнивая себя с другими женщинами. Смущенная девушка подошла к продавцу грез и осмелилась излить душу так тихо, что лишь некоторым из нас было слышно, что она говорит.

— Я настоящий кладезь тоски и одиночества. Может ли кто-нибудь однажды полюбить непривлекательного человека? Может ли человек, за которым никто и никогда не ухаживал, встретить однажды большую любовь?

Она мечтала о том, чтобы ее целовали, обнимали, ласкали и восхищались ею. Однако же ее поведение свидетельствовало о том, что над ней якобы только смеялись, отталкивали, давали прозвища, достойные лишь животных. Самоуважение девушки было заморожено еще в детские годы, подобно моему.

Ее слова услышал Бартоломеу. Жаждуший общения и пышущий алкогольным перегаром, он громко заговорил: