Продавец лошадей
Шрифт:
— А ты любишь театр, Дэниэл Марк Дэниэл?
— Никогда ни в одном раньше не был. Тут и нету театра...
— А, — сказала она, — значит, дело во мне.
Марк угрюмо кивнул. Её привычка видеть самую суть находила в его сердце отклик.
— Ты капитан той шахты? — спросила Карен.
— Я не мастер поговорить, — сказал он. — Не моё это, играть со словами. Я увидал тебя вчера вечером и уж больше и думать ни о чём не мог.
— Ну, а мне что с того?
Он стоял и смотрел на Карен в темноте.
— Не умею я больше сказать.
Она рассмеялась.
— Есть идея — давай вернёмся. У меня там остался пирог, если этот
— Нет, погодь. — Марк порылся в кожаном поясе вокруг талии. — Тута я принёс тебе кой-чего.
Карен с любопытством смотрела, как он вытаскивает маленький хлопковый мешочек, перевязанный куском верёвки. Свёрток был не больше младенческого кулачка, но он звякнул в её руке.
Развязав мешочек, она увидела внутри серебряные монеты.
— Ты где это взял? — изумилась она.
— Это моё. Я дарю их тебе.
Карен уставилась на него — наконец посерьёзневшая, наконец впечатлённая, но не в силах его понять.
— Почему?
— Я никогда не думал о женитьбе. А теперь вот подумываю.
Марк ждал, что она рассмеётся, однако этого не случилось. Ещё три минуты назад она бы хохотала, если бы сейчас не ощущала в ладони приятную тяжесть мешочка с серебром. Карен не знала, что Марк всю жизнь прожил в отцовском доме и оплачивал только собственные нужды, что с четырнадцати лет мастерски работал и ему везло на своей делянке, иногда он зарабатывал в месяц аж пятьдесят-шестьдесят шиллингов. Не знала она, что Марк не пропустил ни одного рабочего дня по болезни или из-за несчастного случая, не потратил ни одного лишнего пенни и часто выигрывал денежные призы в рукопашных боях. Карен лишь знала, что этот мужчина вот так просто подарил ей мешочек, в котором лежало в пять раз больше, чем она может заработать за одну удачную неделю.
Всё это её не убедило; тем не менее Карен теперь смотрела на него другими глазами. Впервые мужчина просил её руки и не шутил при этом — она это ясно поняла. Всё это развеселило бы Карен, если бы не мешочек в ладони.
— Вот уж не знала, что шахтёры живут припеваючи, — сказала она.
— Хочешь жить в своём доме? — спросил Марк. — Я сам его для тебя построю.
— А где ты возьмёшь денег, если отдал мне всё серебро?
— У меня дома ещё есть. Я не транжира. — На секунду он коснулся ручищей её запястья. — Слушай...
Карен тут же отпрянула, избегая его прикосновения.
— Эй, не так резво! Ты что себе позволяешь! Я о таком и не помышляла! Бросить сцену? Ещё чего! На, забери свои деньги!
Он даже не заметил, что Карен не протягивает руку с мешочком.
— Утро вечера мудренее, — хмуро уговаривал он. — Возьми себе серебро, не потеряй его. Ты заслуживаешь большего. Завтра вечером я буду в Сент-Агнесс, жду тебя там.
— Не знаю, стану ли я тебя высматривать, — заносчиво отозвалась она.
— Встретимся после спектакля. Расскажешь, чего накупила на серебро.
Карен неуверенно хихикнула, словно услышала мрачную шутку, красивые зубы сверкнули улыбкой. Она вскинула голову и повернула обратно к навесу, где ужинали актёры. У дверей Карен обернулась, чтобы проверить, идёт ли он за ней. Однако Марк ушёл. Карен спрятала мешочек в юбках и ворвалась внутрь, готовая даже простить Таппера за утерянные пенсы.
Элизабет спустилась по лестнице. Она знала, что встреча закончилась уже больше четверти часа назад, и ее четкий слух уловил, как один за другим уходят
Подходя к повороту лестницы, она взглянула на себя в высоком зеркале и провела тонкими дрожащими пальцами по юбке, расправляя платье на последних восьми ступенях. Она вспомнила, как несколько лет назад делала то же самое в тот вечер, когда ужинала здесь во время объявления помолвки с Фрэнсисом, и тут вдруг появился Росс, запыленный с дороги, нежданно-негаданно приехал из Америки, из Винчестера, из Труро, чтобы напомнить о ее ребяческом обещании — как будто восстал из мертвых.
Она вот так же расправляла юбку полтора месяца спустя, в день свадьбы, когда здесь собралась половина округи, и во время свадебного завтрака затеяли петушиный бой, а старый Чарльз рыгал и кипятился, и выиграл сотню гиней у отца Джорджа Уорлеггана. А на крестинах Джеффри Чарльза она этого не делала, тогда слег старик Чарльз, а она была слишком слаба, чтобы ходить, и Фрэнсис отнес ее и уложил на кушетку в зале, перед камином, и все друзья и родственники собрались вокруг, чтобы выразить свое почтение и полюбоваться Джеффри Чарльзом.
Тот день был венцом их счастья. Именно с того дня, с того вечера, радость постепенно ускользала и истончалась, даже когда ее пытались удержать. Похожего на гору старика Чарльза отнесли в постель, и суеверные гости решили, что это дурное предзнаменование. Элизабет из-за чего-то повздорила с Фрэнсисом, и как бы они ни притворялись, но так до конца и не примирились, потому что корень пустяковых разногласий лежал глубоко и недвижимо в самих их характерах.
В те ранние годы она была молода и трепетна, легко отдавалась счастью, легко впадала в печаль. Её чувства обитали так близко к поверхности, что в повседневной жизни зависели от малейшего изменения обстоятельств. Она не забыла боль в сердце, которую испытала тем ранним весенним утром, когда появился Росс и неожиданно обвинил её в неверности и вероломстве. Тогда оба они были молоды, серьёзны и очень наивны.
Теперь она повзрослела, теперь она хозяйка этого дома и поместья, супруга сквайра, привычная к своему положению и обязанностям. Привыкла контролировать чувства и прятать под маской разочарование. О, как она изменилась! Не внешне — внешне трудно было что-либо заметить — в конце концов, ей всего лишь двадцать четыре, совсем не много, да и ребёнок всего один. Но внутренние изменения были обширны.
Она спустилась в просторный зал, сейчас освещённый единственным канделябром, прошла по коврам и полированному дубовому полу и вступила в большую гостиную.
Сюда перенесли остальные свечи. У незакрытого шторами окна стоял Фрэнсис, глядя на собственную тень, отброшенную светом на кусты. Верити не было, и Элизабет это обрадовало.
В руке муж держал длинную трубку, которая уже погасла. От запаха табака Элизабет поморщилась. Фрэнсис выглядел опрятно, как и всегда, его светлые волосы сияли над высоким воротом широкополого сюртука из красного бархата. За эти несколько лет он изрядно поправился и оттого казался старше своих лет.
Он не обернулся на стук двери. Элизабет подошла и встала рядом с ним у окна. В неровные стёкла бились три больших мотылька. Теперь она ощутила слабый дух бергамота — напоминание о миссис Тренвит — и мысли быстро вернулись к другим заботам.