Продавец снов (с иллюстрациями)
Шрифт:
Еще и еще лица. Дни в труде от рассвета до вечера — второй день, третий. Не всегда получается у художника и не все. Устает?
Бросает кисть, идет на реку. На турецкий мост. Его пропускают, предупреждая, что далеко заходить нельзя. Он и не пойдет далеко. До речки Черной, до моста. Здесь останавливается, вслушивается. Шумит вода.
К этому Ленг привык. Вслушивается в прошлое. Оглядывает Батарейку, поляну. Оттуда бьют пушки по отступающим, бьют по мосту. По живым людям. Невольно Ленг заглядывает под мост. Видит кладку, сделанную на века, — опору. Где люди, которые ее сложили? И где другие, которые
Черная речка катит воды из мрачной теснины. Воды кажутся черными, и камни на дне реки черные. Может, от запекшейся крови?.. Ленг стоит на мосту полчаса, час — пережить все, что здесь когда-то происходило. — Посмотрели? — спрашивают у него на пропускной.
Ленг молча кивает.
Может, думает он, это Мухаммед-Эмин? Вглядывается в лицо полководца — первое лицо, которое появилось у него на холсте и которое позже они рассматривали со Стешей. Наместник Шамиля, получивший от него имя Амин — Верный. Но он проиграл сражение, войско бежит. Может быть, он проиграл раньше из-за жестокости, корыстолюбия? Горцы отвернулись от него, как уже отвернулись от Шамиля? Кому Амин даст теперь ответ за потерянные войска? Турецкому султану, англичанам, которые обещали помощь в войне? Он еще кричит, Амин, командует, старается удержать власть, властолюбивый старец. Но он ничего не знает. Знает история. Шамиль сдался на милость победителей и прекратил борьбу. Сдастся и он. Амин. И впереди, за хребтами, Кбаада, Красная Поляна, где все будет кончено, последний изможденный воин бросит оружие…
Дома Ленг пишет. Когда наступают сумерки и работать нельзя, думает о Стеше.
Все в ней кавказское — в характере, в облике. Хрупкие, почти детские плечи, руки. В то же время сила и гибкость в движениях. Ветры ее не сломят, чужая рука не скрутит. «Не задалася у нее жизня, — рассказывает Ивановна. — Замужем была Стешка, и расходилась, и отбивалась от всех ветров. С ее красотой как не отбиваться?..» Не задалась судьба. Так у кого она удается, думает Ленг, особенно женская?
Всего, — однако, не передумаешь. С утра опять работа.
Опять работа.
На стенах шесть портретов. Семь. Восемь.
Ленг с кистью ходит от одного к другому. Подправит морщину, оттенит желвак на щеке. Добивается выразительности? Выразительность есть. Живости? Живость тоже есть. Добивается жизни. Требует от них рассказать. что происходило в долине. Оживляет волей, душой: заговорите!
И портреты заговорили.
В сумерках, когда работать было уже нельзя и Ленг, усталый, сидел на стуле, все еще не отрывая глаз от портретов, он явственно услышал:
— Именем Аллаха! Назад!.. — Это говорил полководец.
— Стой! — поддержал его сотник с дубовой челюстью. — Шакалы!
Они пытались задержать бегущее войско.
— А-а-а-а… — донеслось с другой стены, где был одноглазый и другие, раненные, измученные.
— Именем Аллаха!.. — требовал полководец.
— А-а-а-а… — слышалось в ответ.
Ленг встал со стула, голоса нисколько его не удивили. Он добивался живой речи — добился.
— Назад! Приказываю!
— Шакалы! — угрожал сотник. — Убью!..
— Правоверные! Правоверные! —
— А-а-а-а… — слышалось в-ответ.
Вдали, в ущелье, гремели пушки. Хрустели кости под ногами бегущих: кто упал, тому не подняться.
Пушки били и впереди. «На Батарейке», — подумал Ленг.
— Правоверные! — Воин хотел остановить товарищей.
Лица, лица проносились перед художником. Слепые, полуслепые, с тремя глазами на двоих, измученные.
Быть может, это просто было в воображении Ленга? Но он видел лица, видел и понимал, что тут шло сражение. И с обеих сторон людей вело в бой убеждение. И каждый воин исполнял долг, думая, что он прав, хотя и не был правым… Эти земли не принадлежали пришельцам…
Турки, черкесы — все смешалось, бежало в панике.
А голоса громче:
— Именем Аллаха!
— Стой!
Лица вплотную. Голоса рядом, в ушах:
— Стой!..
Ленг подходит к окну, захлопывает створки, чтобы не было слышно на улице.
Голоса заполняют комнату:
— А-а-а-а…
— Назад!
Ленг затыкает уши. Пятится из комнаты, прикрывает дверь.
— Назад! Приказываю!..
Дрожащими руками Ленг зажигает лампу, присаживается к столу. Стынет ужин, принесенный Никитичной, Ленг не притрагивается к нему. Голоса не стихают:
— Шакалы! Стой!
— Правоверные…
Час сидит Ленг, второй. Липкий пот заливает ему лицо, шею.
— Именем Аллаха! — приказывает полководец Амин.
— А-а-а!.. — льется в долине.
За полночь Ленг не выдерживает, собирает одежду: фуфайку, куртку и уходит спать в сад.
Звезды горят над ним, шумит река под обрывом. Художник не может заснуть. Поднимается, подходит к дому.
— Шакалы! Собачьи души!..
Ленг возвращается и уже не спит до рассвета.
Утром приедет Стеша, думает он. Каждую неделю она ездит к матери. Ивановна горьким горем жалеет дочь:
«Пропала девка!» И Стешины слезы вспоминаются Ленгу там, на крылечке клуба, звезда, светившая им обоим. Ленг смотрит на небо, пытаясь найти звезду, — где там, среди тысячи других звезд?
Думает о работе. Опять о Стеше. Зачем ей этот ужас? Вспоминает портреты. Он все еще не осознает, зачем создает полотна… Понимает, что бежал из комнаты, лежит под кустом, прислушиваясь. Боится войти в дом. Мы так много знаем о войнах, о полководцах, о ложных идеях, которые вели людей в бой. Но были и благородные идеи, освободительные войны. Тишина в поселке. А лица людей, если всматриваться, несут черты чего-то восточного, смешанного с севером… Как хорошо, что это только намеки о прошлом… История в наших генах, значит, в наших телах, в наших мыслях, в нашем воображении.
Когда над горами встало зарево, ночные тени рассеялись, Ленг опять подошел к окну. При свете лица были спокойнее. Мысленно он представил, как сдирает со стен портреты, заталкивает в печь. Чиркает спичкой, второй, подносит пламя к промасленным холстам и глядит, как они вспыхивают разноцветными огнями. Нет, он не сделает этого. Историю нельзя вычеркнуть, какая бы она ни была. Она повсюду — она в полях, которые освоены усилиями сотен поколений, которые сменялись здесь одно за другим. Она в легендах, в преданиях. История учит. Она напоминает о том, что было, и поэтому ее ужасы поучительны.