Проделки на Кавказе

Хамар-Дабанов Е.

Получив расписку и бумагу от Александра к полково­му командиру, офицер уехал.

— Здравствуйте, Александр Петрович! Как ваше здо­ровье?—молвил вошедший знакомый уже нам старик пол­ковник.

— Лучше, благодарю вас, полковник!—отвечал Пусто­городов,—а я только что к вам собирался о многом пере­говорить.

— Хорошо, только не теперь. К вам будет сейчас Али-Карсис; мне дали знать с переправы о его прибытии —по­слушаем, что он скажет. Я видел одного, из моих лазутчи­ков — преестественного плута! Хоть он бессовестно лжет, но случается, говорит и правду: по всему вероятию, за Ку­банью готовится большой шпектакль. Как кстати, Пшемаф, что вы здесь! Я попрошу вас взять на себя труд быть

на этот раз переводчиком.

— С большим удовольствием!—отвечал Пшемаф.

Разбойник вошел к Александру Петровичу, поздоро­вался со всеми очень сухо и сел. После нескольких обмен­ных слов, не заслуживающих внимания, капитан Пустого­родов стал рассматривать шашку разбойника, и показывал ему свое оружие. Али-Карсису очень нравилась одна шашка. Александр тотчас предложил ее —они обменя­лись оружием.

* Татары, поступающие в солдаты, не берут с собою жен; но на Кав­казе нередко женятся на туземных магометанках.

** Главная промышленность черноморских казаков.

*** На Кавказе Кавказская линия часто называется просто линиею, а земля черноморских казаков просто Черномориею,

– Что у вас нового? Где Дунакай?—спросил полков­ник.

— Дунакай за Белой речкой,— отвечал разбойник,— вчера у абазехов виделся он со съехавшимися князьями и старшинами.

— Велик ли был съезд?

— Довольно велик.

— Ты был там?

— Был.

— Кто был еще?

— Убыхские старшины с своим питомцем — сыном уби­того вами Жам-Булат Айтекова, очень много абазехов, шабсугов и старшин других племен.

— Где же был съезд?

— На берегу Белой речки, близ дуба, где была Ма­шина*.

— Полно, Али-Карсис, мяться-то; расскажи-ка все как было.

Разбойник начал рассказ таким образом.

— Дунакай, помните вы, не хотевший никому показы­ваться, назначил теперь день для свидания с нами. Узнав о том, мы рано утром отправились в назначенное место. Подъезжая, мы увидели в некотором отдалении на курга­не семь человек, занятых намазом. Лошади их паслись же поодаль. Мы остановились за другим курганом, не слезая с коней. Едва первые лучи солнца стали показываться, как эти семь человек взъехали на холм, за которым мы нахо­дились. Впереди всех был маститый старик с огромною се­дой бородой; в лице его изображалось радушие. Не слезая с лошади, он громко сказал нам: «Селам алекум**, адыге***!» «Алекум селам, Дунакай!»-ответствовали все при­сутствующие. Воцарилось глубокое и продолжительное молчание. Наконец старик, сдвинув густые брови и тяжко вздохнув, воскликнул: «Месть и кровь гяуру!»— «Месть и кровь гяуру!»—повторили все в один голос.

* Один известный наездник, во время зимнего набега, захватив абазеха в плен, перед отступлением приказал зарыть бочонок с порохом у ног красовавшегося дуба и провести под землею фитиль. Пленного раз­дели догола и, приковав гвоздями к дубу, обливали холодной водой в сильный мороз; между тем наездник с своими отошел, и фитиль зажгли; прикованный стал призывать на помощь; на отчаянные вопли съехалось множество абазехов, которые начали его освобождать. Наездник оста­новился вдали, тщетно ожидая взрыва адской машины. Полагать дол­жно, что абазехи затоптали невзначай фитиль, ибо порох не загорелся. С той поры место, где происходило это, прозвали Машиною.

** Приветствие магометан при встрече между собою; с гяурами же считается грехом приветствоваться так.

*** Черкесы называют себя адыге

Опять молча­ние. Старик с суровым видом продолжал:

«Во взорах ва­ших я читаю вопрос: почему Дунакай покинул мирный быт, к которому всегда старался склонять земляков? Почему бежал от тех, с которыми старался сблизить единоземцев советами и наставлениями? Мой ответ вам: месть и кровь гяуру!.. Да, адыге! Всегда советовал я вам не присоеди­няться к мятежным-племенам! Не внемлите голосу людей кичливых, говаривал я вам, адыге! Но теперь, адыге, месть и кровь гяуру! Гяур хочет разорять наши деревни, грозит брать нас в солдаты... Когда эти угрозы дойдут до русского правительства, до русского царя, правительство сжалится над нами, царь смилуется — и тогда с благодар­ностью, с покорными головами, забудем народную месть! Теперь нам терять нечего: пока еще не отданы в солда­ты*, предупредимте это новое бедствие, отхлынемте в го­ры — там грозная природа защитит нас. Обяжемтесь об­щею клятвою не сдаваться живьем в руки неприятеля, не уступать ему ни одной пяди земли,, не иметь с ним ника­ких сношений, не бывать в его владениях иначе как вооруженною рукой! Положимте, что тот, кто нарушит клят­ву, будет продан невольником в одну сторону, его семейст­во в другую, а дом и все имущество будут расхищены на­родом! Если же он успеет укрыться от кары бегством, тог­да народная клятва должна преследовать его всюду**: Я, с четырьмя сыновьями и двумя зятьями, даю вам, адыге, эту клятву и обет мести и крови гяуру!

Али-Карсис замолк.

— А тебя избавили от этой присяги — тебе и без того нельзя показаться перед русскими?—сказал полковник, смеясь.

— Как вы это знаете?—спросил разбойник с удивле­нием.

— То ли еще я знаю!—отвечал старик.—Я знаю так­же, что все старшины разъехались с намерением приводить к присяге весь зависящий от них народ, потом хотели со­браться и помочь Шерет-Луку увести подвластных, пото­му что он опасается, что не все за ним последуют.

— Как вы все это знаете?—спросил разбойник.— Все, что я вам рассказал, пускай все ведают, но что вы теперь говорите, изменник мог вам передать: мне неизвестен он, жалко!—И Али-Карсис задумался, нахмуря брови.

* Угроза возмутителей, пуще всего страшащая черкесов.

** Эта клятва существует у шабсугов, абазехов и некоторых из меньших соседственных враждебных племен.

Пше­маф сделал ему несколько вопросов, на которые он нехотя и рассеянно отвечал.

Полковник, ссылаясь на недоконченные дела, ушел до­мой.

Разбойник, посидев еще немного, простился с собе­седниками и вышел, но потом возвратился опять и, выни­мая из кошелька деньги, сказал Пшемафу:

— Возьми назад деньги свои, Айшаты невозможно воз­вратить.

— Почему? — спросил Пшемаф.

— Потому что она продана стамбульскому купцу и те­перь должна уже плыть по морю.

Он удалился.

Александр спросил Пшемафа, что говорил карамзада об Айшат.

Черкес принужден был рассказать ему все — как отправили тавлинку в Ставрополь, как ее взяли в плен, как он хотел ее выкупить и как, наконец, она продана стамбульскому купцу Пустогородов задумался. Все про­шлое представлялось живо его воображению. Но он ска­зал:

— Дай бог ей счастья! Она имеет все, что в Азии нуж­но для женщины, редкую красоту. Кто знает? Быть мо­жет, моя Айшат сделается женою султана, красою гаре­ма: тогда горделивая властительница не вспомнит, быть может, что я призрел ее полумертвую во время осады Ахулго, в рубище, в коростах*; призрел, когда она изнемогала от холода и заразы, цепенела от ужасов штурма, при ви­де, как отец и мать ее погибали на ее глазах. Быть может, тогда при встрече со мною она и не захотела бы узнать меня.