Продолжение следует
Шрифт:
Вы, облака - острова, растаявшие средь зимы.
***
Искусство слов, мое ремесло,
Пришедшее поздно – о час мой звездный -
Ты мне и просто, ты мне и сложно -
Возьми мои воды в свое русло.
Стань оправданьем годам ожиданья -
Как было пусто сухим устам.
Стань оправданьем мирозданью,
Словом вначале стань.
***
Двери
Утро взлетело - надобно делать.
Кто не велит, коли всё развалилось,
Ветру веру назвать,
И никому не нужную мудрость
Даром взять у раннего утра,
Поцеловать и поднять с земли,
Всю в слезах и в пыли?
Можешь ступить на землю ногами,
Можешь вступить в наследство с долгами,
Все отступились - имя твое.
Видишь, тебе возвращаются вдвое
Слово и дело - лишь надобно тело
Ради холодного дня поднять,
Чтобы обнять того, кто обманет,
Чтобы писать на гиблой бумаге,
Чтобы узнать, кто после меня,
Чтобы прожить хотя бы полдня,
Час пережить, который неровен.
Чтобы топить из последних бревен
Холодом окруженный дом.
БАЛЛАДА О НОВОМ РУССКОМ,
ИЛИ ИСТОРИЯ ЧУЖОЙ ГОЛУБЯТНИ
Кто не будет спрашивать, тому и не солгут.
Детка, спи, покуда джентльмены не пройдут.
Из Редьярда Киплинга
Я по Москве шагаю – хрущевской, пятиэтажной,
Просторной, по прежним меркам рассчитанной от балды.
Отдельный дом гробанется – это не так уж важно.
Других домов не заденет – стало быть, полбеды.
Ограду церкви подвинули, разросся поповский дом.
Пройду по краю обрыва, держась за колья с трудом.
Бесхозную пятитонку по льду столкнули в Бездонку,
Она терпеливо мокнет, наполнив кузов водой.
Подгнившая голубятня на курьих ножках стареет,
Но это еще не та, о той пойдет еще речь.
Бог Дух Святой неотлучно над шлемом церковным реет
С поднятою в воздух стаей испуганных почтарей.
В промерзших дворах по-прежнему мусорно и пустынно,
Зияет коробка хоккейная проломленною стеной.
Каток заливать не станут, доколе потоп не хлынет,
Тогда и Павел Отлыгин отчалит, как праотец Ной.
Призрачный Павел Отлыгин владеет летнею дачкой –
Четыре сотки внутри призрачного двора.
Отец его был прораб, когда-то украл удачно.
Наверное, Павел сам потом удачно украл.
Вот этот забор окрашен какой-то краской не нашей,
Хотя
И никого не видно, и от людей не стыдно,
И у машин в потемках замазаны номера.
Всегда заперта калитка, в нее лишь дожди стучатся.
Метет по двору поземка, ржавеет врезной замок.
Нарядная голубятня торчит в глубине участка,
Где шум голубиных крыльев давно навсегда замолк.
С пятого этажа – и то, поди, не заметно,
Есть ли у Павла Отлыгина вишни или там что.
Есть ли Павел Отлыгин, или пустое место
Носит фартовое имя, как дорогое пальто.
Может быть, существует, ходит, бритоголовый,
Носит пальто вишневое, путается в полах.
Может быть, и не виден – знает такое слово.
Может быть, и не ходит, а слава уже пошла.
Правильный угол зренья выбрал Отлыгин – папа.
И на прицел не взять, и во дворе ни гу-гу.
Только бомж притащился на алкогольный запах,
Ставит собачьи метки на подзаборном снегу.
И гаражи опустели, и мужики опустились.
Бомж в разбитом пикапе спит на ворохе тряпок,
Что подстилал когда-то под эту самую спину,
Лазя чинить вот этот свой любимый пикап.
Ночью мотор разбудит, ночью тара поступит,
Станут носить товар – шестерка, поторопись.
Будешь грузить с шофером, ящиками постукивать
И из разбитой бутылки за стенкой наскоро пить.
На колбасу заработал и худо-бедно выпил,
Да и работы было только на полчаса.
Призрачый Павел Отлыгин свалил в темноту на джипе
От наследной квартирки в Алые Паруса.
А вы говорите – голуби, а вы говорите – вишни.
Уже поехала крыша с такой его крутизны.
А вы говорите – голодны. А вы говорите тише,
Покуда он, гля, последние с вас сымает штаны.
Не сам, поди, разливает, не сам, поди, разбавляет,
А мы ему собирай посуду по всем бачкам.
Своей, гля, водки не пьет, а дурочку, гля, валяет –
На халяву гуляет по схваченным кабачкам.
А тут как вспорхнули голуби, а тут как все подняли головы,
А тут как проглянуло солнце с зимних смурных небес –
Или хозяин сменился, или какой вселился
В хмурого Павла Отлыгина новый веселый бес.
Мы ничего не нарыли – только пусть плещут крылья,
Пусть плечистые птицы садятся на провода.
Если нам будет пусто, если нас в рай не пустят –
Пусть над нами воркует кроткая наша беда.