Продвинутый аккаунт

Варава Алевтина Ивановна

Он нанёс ему мощный удар, один, второй, третий. Батя вывалился в коридор, уже совершенно утратив человеческий облик. Завалился набок, подперев плечом шкафы. Пашка, себя не помня, помчался колошматить ненавистного врага дальше.

Откуда взялась отвёртка, было неизвестно. Возможно, закатилась под шкафы во время недавнего ремонта, да так там и валялась, ожидая своего часа. В нормальной ситуации отец такого бы уж точно не сделал, но происходящее не было нормальным. Это был бунт, невозможное, безумное неподчинение ополоумевшего семейства,

и сын, молокосос не мог, не должен был брать над ним верх. Засранец, которого он сам настругал, воспитывал, одевал, кормил… обязан был бояться, подчиняться, обязан…

Рывком поднимаясь навстречу новому удару, отец, не помнящий себя от застилающей всё ярости, всадил отвёртку по самую оранжевую рукоятку Пашке в левый бок, чуть пониже рёбер.

Острая, рвущая всё внутри, боль прокатилась волной липкого озноба. Руки сами собой прижались к телу, там, откуда фантасмагорически, ирреально торчал теперь оранжевый прорезиненный держатель с резьбой. Тошнота взорвалась где-то в начале пищевода и покатилась во все стороны, подступая к горлу какой-то сводящей нёбо судорогой.

Сиреневые вспышки, вроде тех, что плавают всюду, когда надавишь на закрытые глаза, а потом их откроешь, запрыгали по мебели и стенам, голова закружилась, и где-то в районе пяток поселилась странная лёгкость, будто стоял Пашка не на паркете, а проваливался в вату, причём стекала в неё спина и задница, а передняя часть тела оставалась на месте, одеревеневшая и напряжённая.

Кулак врезался Пашке в переносицу, завалив назад.

— Ушлёпок недорезанный! На отца! Родного! Ты!

От падения показалось, что нутро подпрыгнуло над телом, шлёпнувшись обратно не на свои места. Жгучая боль в боку отдавалась почему-то в заднюю стенку горла.

Кое-как перевернувшись на живот, Пашка пополз в свою комнату, перевалился за порог и судорожно поджал ноги, потому что батя врезал под зад носком ботинка, чуть-чуть не достав до яиц, но новая волна тяжёлой на этот раз боли всё равно пошла во все стороны, словно спрутом овивая кости и скручивая мышцы судорогами.

Пашка вытащил из-под себя прижатую к полу руку, всю мокрую и красную от крови. Отвёртка вывалилась, и из раны хлестал настоящий фонтан, всё под ним быстро и головокружительно намокало, и, кажется, обезумевший батя, наконец-то, это заметил.

— Вставай, щенок, — прогрохотал он, но уже с какой-то неуверенностью, и нового удара не последовало. — Вставай и дерись… как мужчина… слышишь… сын…

Внутри в области раны что-то жгло, всё сильнее, словно там растекалась кислота.

Пашка взялся немеющими пальцами за телефон, который был вот, около плинтуса под тумбой.

— Павел!

Ненавистный голос отца словно бы отдалялся, перемещался вокруг, становился тише и громче. Как будто летал нематериальный. Ближе — дальше, слева — справа, позади… очень далеко позади… в глубине, внизу…

— Понял ты уж, в больницу поедем. Вставай. Лена! Лена!

Пашка сжал смартфон. У его допотопного китайца

отлетела задняя крышка и выпала ещё по старинке съёмная батарея. Она была тут же, и Пашка подтянул к себе обе части. Всадил аккумулятор в пазы.

Слабеющей рукой надавил боковую кнопку.

«Включайся! Включайся же, или я… умру…»

На глазах выступили слёзы. Бочину молола в мясорубке боль, и в комнате темнело несмотря на горящий верхний свет.

Гулко и очень далеко заиграла приветственная мелодия загрузки.

На экране появились обои рабочего стола, сисястая анимешка с кошачьими ушками.

Слава богу…

Пробежала полоска пуш-уведомления с перевёрнутым «игреком».

Работает… всё…

Тачпад плохо реагировал на мокрые от крови пальцы. Разблокировать экран получилось не сразу. Пашка встал на карачки, подтянул под себя ноги, пытаясь прижать колени к хлещущему боку.

Сейчас… он это уберёт…

— Сын!

Чёртовы иконки: перевёрнутого «игрека», а ещё драконов и недоведённых «П», по три каждой, мешали войти в спасительный режим.

Скользя по экрану, Пашка залез в свой анатомический справочник. Всё плыло, и найти меню с этой раной, получалось с трудом. Батя попытался взять его за плечи, и Пашка дёрнулся, словно от какого-то ползучего гада. Чуть не потерял равновесие. Чуть не выронил скользкий телефон.

Вот, «проникающее ранение с повреждением стенки желудка».

Кнопки всплывающего меню нажимались плохо.

Но когда жгучая, разъедающая нутро боль вдруг прошла, оставив только дурманную, вяжущую слабость во всём теле от потери крови, к горлу вместо схлынувшей тошноты подступила волна ярости.

Промокшая одежда липла к животу и бёдрам, в нос проникла вонь, и что-то горячее размазывалось по заднице, кажется, Пашка обделался.

Мысль об этом залила шею и уши краской, подстёгивая бешенство.

Мать зашевелилась около стола.

В тюрягу! За такое! Этого урода… Пожизненно, мля!

Пашка шарахнулся от новой попытки отца его перевернуть. Прислонился спиной к тумбе. В штанах расплющивалось под весом тела мягкое зловонное дерьмо.

Вид у бати, хоть и с расквашенной закисающей мордой, был теперь какой-то бледный. Зрачки глаз бегали, метались от Пашки к упёршейся любом в ковёр жене, а потом куда-то вбок и вправо.

На отвёртку в луже кровяки.

Дошло, кажется…

— Ты сам виноват, ты… — прошелестел он.

Пашка, захлёбываясь в ненависти, приподнял телефон.

— Мусорам скажем, что ты сам напоролся, понятно? — выплюнул с неуверенностью отец.

Грёбаный экран вообще не алё, когда мокрый.

Вместо «потребностей», нужных, чтобы свести в ноль энергию этого мудачины и позвонить ментам, сдать его тёпленьким со всеми потрохами (только, блядь, сначала штаны переодеть, сука-сука-сука!), открылась «отладка». Пашка теранул ладонь о спортивки, а по экрану провёл запястьем, оставляя красный развод из крошечных капелек.