Проект «Орлан»: Одинокий рейд. Курс на прорыв. Фактор умолчания
Шрифт:
Кивнув вахтенному сигнальщику, Терентьев нырнул в дверь, двигая к лифту.
«А потом допросить цэрэушника. Даже если он мало что знает о планах “вашингтонских ястребов”, то и по косвенным факторам можно будет определить – насколько далеко готовы пойти янки. Вот тут к месту был бы прежний особист – опытный волчара и тонкий психолог. Но вместо него прислали дрища столичного, да ещё и с гонором».
Уже в лифте почувствовал перекладку руля – его плавно потянуло вбок, на стенку. Выпустив вертолёты, крейсер снова ложился на противолодочные
Близость к медицинскому отсеку обозначилась издалека. Сначала в коридоре встретились два матроса.
«С перевязки, – подумал сразу, – судя по бинтам и слегка ошарашенному виду».
От парней пахнуло медицинскими препаратами, а вскоре он окунулся во все эти не совсем жалуемые им флюиды, подойдя к медблоку. В тамбуре махнул «вольно» двум подобравшимся при виде командира корабля морпехам и санитару, возившемуся со своим врачебным тревожным чемоданчиком.
– Старшина, Пономарёв там? – обратился к санитару Терентьев, кивнув на дверь в амбулаторию.
– Капитан в операционной, у него сейчас «тяжёлый»…
– Кто?
– Наши уже все по койкам, – санитар правильно понял обострённый интерес в вопросе и почти буднично пояснил: – Обезболены, перебинтованы и уложены, трое под капельницей. А на операционном сейчас эти… из пленных. «Тяжёлых» сюда притащили, а «лёгких» идём на месте обработать.
Терентьев хотел спросить о потерях, колеблясь, снова ловя себя на желании отсрочки неприятных данных. Молчание длилось едва ли минуту, но принуждённо, что читалось и во взгляде санитара – дескать, «чего командир вытаращился и молчит?».
Найдя отговорку, что старшина может не знать всего, Терентьев лишь кивнул, открывая дверь. Не стал спрашивать, где лежит старпом, полагая, что укажут уже на месте, да и сам имел представление, где могут разместить легкораненых и не очень.
Невозмутимость старшины объяснимо укладывалась в общую обстановку в лазарете – никакой суеты, ни тем более аврала. Сразу нашёлся дежурный санитар, препроводивший его в изолятор, где находился старпом.
– Тута оне! – В его интонации повеяло чем-то старорежимным, ещё царским, словно к его благородию. – Лежачих развлекають.
Именно «развлекають», с этим мягким присвитом «ть» на конце!
Терентьев даже не взглянул на дежурного (намеренно ли тот кривляется или просто говор у него такой), так как в проёме открывшейся двери в изолятор увидел спину старшего помощника. Голова перебинтована по самые уши, может потому, тот и не услышал открываемую дверь.
Скопин делал то, что надо – взбадривал личный состав, да ещё и в самой удачной своей манере – балагурил.
– …а я ей и говорю: ну, вот как? Как? И вроде он надёжно упрятан под черепной коробкой. И дыры в голове нету… кхе, тогда-то точно не было, – он со смешком, но осторожно прикоснулся к своим бинтам на голове. – Но как? Как вы – женщины, умудряетесь выносить мозг???!!!
На последних словах слушатели уже округлили
– А-а-а-а! Командир! – Скопин поворачивался к Терентьеву скованно и всем туловищем – видимо, крутить головой ему было больно. – А мы тут как лесорубы о бабах…
Повязка полностью закрывала один глаз, но второй смотрел не то чтобы озорно, а словно осоловев.
«Пьяный он, что ли? Потерять глаз это же… – Терентьев не нашёл, с чем сравнить, – неужели не осознаёт?»
– А мне вот, понимаешь, супостат голову пробил, да мозги слегка встряхнулись…
«Бог ты мой! Да ему, наверное, ничего не сказали доктора-врачи наши, чтоб психику не травмировать».
– …Ты не думай, командир, я трезв. Это на меня так обезболики наширенные действуют, – Скопин изобразил вгоняемый шприц и тут же вскинул брови за спину Терентьеву. – О! Главврач!
Пономарёв шёл за командиром, о приходе которого доложил дежурный санитар, но в изоляторе в первую очередь вольно или невольно отвлёкся на профессиональные обязанности. Начал весьма властно со старпома:
– Сядь!
Достав из кармана халата ручку-фонарик, посветил на реакцию зрачков и коротко бросил санитару:
– Обезболивающее – только при сильных болях. – И уже Скопину: – А ты, если не хочешь залечь в лазарет надолго – живо в койку.
Затем уделил внимание ещё нескольким пациентам, бегло осмотрев и дав ещё пару указаний по перевязке.
Терентьев, глядя на это, чувствовал себя не на своём месте, деревянно осведомлялся о самочувствии у матросиков: «Как вы?», желая: «Давай держись!», получая вполне бодрые, а порой и с вымученной улыбкой ответы.
Пономарёв закончив, взглянул на Терентьева.
– Пойдём?
Прошли в кабинет. Сели. Наливать не стали. Настольная лампа дала вытянутые тени, подчеркнув круги под глазами, «прорезав» все морщинки.
– Устал?
– Заметно? Это от напряжения. Как «тяжёлые» пошли, сам понимаешь, время шло на секунды.
– Сколько у нас погибших?
– Всех, кто через мою епархию прошел, вон журнал – всё записано. Двое на операционном столе скончались. Одного уже мёртвого донесли. Ещё один очень «тяжёлый», и ничего не гарантирую. А тех, кого сразу в холодильник определили, тут уже не я. Я больше живыми, точнее полуживыми занимался. Но учёт наверняка вели. Ты смотри журнал, а я в душ. Как лимон выжатый.
– Погоди, а что со Скопиным? – спросил вдогон Терентьев.
– Голову я ему зашил… – Пономарёв пожал плечами.
– А глаз?
– Что «глаз»? Фингал у него на весь глаз.
– Он глаз потерял?
– С чего ты взял? У него контузия. При контузии бывает временное косоглазие. Вот я ему и посоветовал пока перебинтовать один глаз, чтобы не двоилось. Вообще, по идее, при таком травмировании пластом лежат, а он колобродит.
Американцы