Проект "Веспасий"
Шрифт:
Генрих обернулся. Дама лет двадцати пяти, тридцатилетние в эту эпоху выглядят как пятидесятилетние в третьем тысячелетии, критически окинула взором зал корчмы и отдала короткую команду сопровождающему холопу. Тот мигом отодвинул деревянный стул от свободного стола, смахнул невидимую грязь и умчался делать заказ, чтоб благородная шляхтянка не изволила томиться в ожидании.
Знатность её не вызывала сомнений. Длинная вышитая накидка, пелерина, плащ, сюрко или клок, путешественники так и не выучили названия разновидностей ниспадающих одеяний, так вот, одна только эта деталь верхней одежды
Черты лица её не отличались от привычных литвинских. Кареглазая, она выпустила из-под меховой шапки с пером длинные блондинистые косы. Лоб, который стоило бы назвать «челом», прорезала единственная морщинка, свидетельница раздумий.
— Благослови меня, брат Глен, на испытание стойкости.
Генрих обтёр руки и губы тряпицей, утираться подолом сутаны подобно местным монахам он не привык, и решительным шагом двинул к «таргету». Монашеский балахон, не слишком уместный для пикапа, здесь пришёлся к месту. Это в московских барах и клубах девушка без сопровождения парня как бы намекает: открыта для общения. Здесь, как бы ни была эмансипирована дворянка, разъезжающая с одним только кучером, переться к ней без приглашения некомильфо… Но совсем другое дело, если ты — духовная особа, несущая слово Божье.
— Желаешь меня упрекнуть в безнравственности и своеволии? — долетело до Глеба.
— Напротив, выразить понимание и поддержку. Неспроста же благородная панна решилась на долгий путь в неспокойное время, когда началась война с Московией. Я — брат Генрих из заморской общины в Массачусетсе, со мной брат Глен. Нас тоже Господь отправил в дальнюю дорогу — к христианским святыням Литовской Руси.
Через несколько минут за столом сидели все трое. Заокеанское происхождение парней из Массачусетса женщину мало волновало. София Понятовская, так дама отрекомендовалась, приняла их статус и только спросила:
— Из какого ордена вы, святые отцы?
— Побойся Бога, господарыня! Какие из нас Генрихом святые отцы… Это — праведники, писавшие великие книги о вероучении. Мы же — обычные люди, принявшие на себя обеты во славу Господа и продолжающие жить среди мирян. Ни к какому ордену не принадлежим, служим Всевышнему и несём его Слово по образу ранних христиан. В священнический сан не рукоположены. На паломничество по Руси нас благословил отец Джонатан, ныне представший перед Небесным Престолом, земля ему пухом. С кротостью несём свой крест… А что тяготит твою душу, сестра?
— Гнусность мужа моего, Чеслава Понятовского. Еду со слушаний дела нашего о разводе. Никогда бы и подумать не могла… Обвинил меня, подлец, что женила его на себе, околдовав волшебными чарами! Так что, святые братья, перед вами натуральная ведьма.
— А красоту тебе даровал сам дьявол? — подхватил Генрих. — Коль так, наши души пришли в смятение. Для чего же пану Чеславу столь глупое обвинение?
— Не столь уж и глупое. В Менске у него торговые дела, там и высмотрел
— Неужто, пани София, не нашлось достойного шляхтича, особенно из вашего рода, поставить наглеца на место? — удивился Глеб.
— Обмельчал мой родительский род, — печально сообщила она. — Что же касается наших так называемых друзей, гостивших в Межице, там моя усадьба и две деревеньки с холопами, поднимавших кубки за мою красоту, хваливших хозяйку за гостеприимство, то весь их гонор вышел как дым в трубу. Кто решится за честь дамы вызвать на поединок её мужа? Тем паче, если шляхтянка обвиняется в ведьмовстве.
— Что же суд постановил? — спросил практичный Генрих.
— Внял доводам моего поверенного. Тот призвал свидетелей, поклявшихся под присягой, что Чеслав, лишь раз увидав, год меня добивался, сватов слал к «коханой»… Ни одни чары так долго не держат душу в плену. Судья спрашивает: отчего же в ведьмовстве жену подозреваешь? Тот: так семь лет живём, и Бог детей не послал, понятное дело — без ворожбы не обошлось. А я не постеснялась: слаб мой муженёк на это дело, какие уж дети. Надеется после развода, что свежая купчишка его вдохновит. Нет, только ещё одной бабе жизнь испортит.
— Представляю…
Глеб отпил большой глоток пива. В каждом новом месте оно отличалось вкусом, но не уступало качеством.
История незадачливого супруга и возмущала, и одновременно всколыхнула некую мужскую солидарность. Признать свою половую слабость — мужику тяжко в любом веке. Но вот перекладывать грех на жену да ещё пытаться её обобрать — подло.
— Суд решил: иск Чеслава Понятовского отклонить, мой встречный признать. Имущество теперь разделено, муж не вправе продать моё приданное и пользоваться доходами с него. Так что я теперь самостоятельная… и чрезвычайно одинокая женщина. С клеймом ведьмы.
— Слышал, у каждой ведьмы есть небольшой хвост. Сестра, не пытался ли твой супруг этим оправдать своё дерзкое обвинение?
Генрих состроил улыбку, замаскировав истинный вопрос: так имеется хвост или как?
— Ему же лучше других известно — никакой чепухи у меня на теле не имеется. Но как показать это судьям? Там же — мужчины!
— Которые могли бы пригласить монахиню, уединившуюся с вами и осмотревшую. Потом под присягой рассказала бы, что не узрела никакого ведьминского знака. Но, я так разумею, итог тебя устроил?
— Как тебе сказать, брат Генрих… От козней господара Понятовского я получила охранный лист. Но по-прежнему остаюсь мужней женой. Встретив достойного, не вправе идти под венец, при живом-то первом супруге. Стало быть — не видать мне детей. Прижить внебрачного — грешно…
— Прелюбодеяние есмь грех, — согласился Глеб. — Но Господь велел сотворённым им чадам: плодитесь и размножайтесь. Коль муж не дал тебе счастья продления рода, то Бог простит, если найдёшь иной путь.
Щёки шляхтянки опалил пунцовый румянец.