Профиль незнакомца
Шрифт:
Она подошла к двери – в бледно-голубой хлопчатобумажной рубашке, с кухонным полотенцем в руке, на ее лбу поблескивал пот. Она жестом пригласила меня следовать за ней. В открытые окна с улицы врывался горячий ветер. Она отвела меня к себе на кухню и предложила стул за своим столом. Она готовит рано, пока еще не слишком жарко. Кондиционера в доме нет. Духотища жуткая. Когда мы вошли в комнату, от вони вареной капусты я чуть не блеванул. Столешницы пластиковые, немодные, ядовито-желтого цвета. Она болтала о своем сыне – в тот день он возвращался домой из летнего лагеря, – а я все время думал о том, как она будет вонять, когда химические реакции начнут свое дикое действие.
– Мой сын вечно
Я не сказал ей, почему я там. Не хотел портить сюрприз. Глупая корова улыбалась мне и тыльной стороной руки откидывала со лба потные волосы. Я думал о ее коже, о том, какая она теплая, представлял ее текстуру, солоноватый вкус, сопротивление моим зубам, когда я буду вгрызаться в нее.
Она предложила мне чай со льдом и поставила его передо мной. Со стакана капли сползали на столешницу. Я не убрал рук с колен, не дотронулся до стакана. Я ничего не трогаю. Я невидимка. Мой портфель на столе открыт в другую сторону от нее. Она стояла у плиты, помешивая кастрюлю с краснокочанной капустой.
– Как вы думаете, маленький Тим мог бы пожить с вашей сестрой? – спросил я. Не устоял перед желанием немного поиграть. Эти вещи проходят слишком быстро.
Она отвернулась от плиты.
– Мой сын живет со мной. Я ничего не понимаю.
Поймешь.
По ее лицу промелькнула легкая тень, некая настороженность. Взгляд переместился с портфеля на мое лицо, на руки, которые я держал на коленях, на кухонную дверь, и в ее темных глазах вспыхнула тревога. Что-то царапало ее изнутри, взывало, умоляло о внимании. Некий тихий голос предостерегал ее, чтобы она уходила, но она не собиралась его слушать. Они никогда не слушают. Что, согласитесь, полный абсурд. Они не хотят обидеть меня. А что, если они ошибаются? Это было бы так невежливо…
Я закрыл глаза и вздохнул. Помимо еды и жары, я наконец уловил его, луковый запах страха, ее и моего, тяжело повисший в нашем общем воздухе. Он ударил меня, словно электрический ток. Химические вещества в наших телах зашкаливали, кортизол практически вытекал через наши поры. Мое сердце и мои надежды стенали при мысли о том, что будет дальше. Я ощутил между ног глубокую, настойчивую боль. Я видел только ее, эту маленькую женщину. Я обонял только ее. Только ее хотел. Она была всем.
Я натянул тонкие хирургические перчатки, такие прозрачные, что я почти чувствовал теплыми пальцами воздух, и достал из портфеля свою любимую игрушку – с атласным напылением, горлышком из белого золота, и горбатой спинкой, плюс четыре с половиной дюйма углеродистой стали.
Она стояла там, помешивая капусту, а я смотрел на ее узкую спину и задавался вопросом, чувствует ли она уже нашу связь. Мне хотелось, чтобы она ее почувствовала, чтобы узнала, всего за мгновение до того, как ее коснется моя рука. Думаю, она уже чувствовала. Думаю, она этого хотела.
Район пафосный, он находится между Вирджиния-Хайлендс в Атланте и хипстерским Литл-Файв-Пойнтс. Мое крошечное детективное агентство расположено в здании, что некогда было вереницей заброшенных складов в Хайлендс. Пару лет назад владелец решил обновить фасады, добавил козырьки и навесы из алюминия и матового никеля, устроил крытый переход в ярком стиле Майами, плюс установил несколько металлических скульптур. Впечатление такое, будто некий сумасшедший сварщик перед работой где-то раздобыл крэк.
Теперь это называется студиями и продается как коммерческие лофты. Наш арендодатель вздернул арендную плату нынешним съемщикам – мне, труппе гей-театра
Но я люблю этот район. Когда театральная труппа репетирует, я ловлю себя на том, что весь день напеваю мелодии из спектакля, а когда работаю допоздна, иногда прохожу мимо людей в костюмах, когда вхожу или выхожу. Они бегают туда-сюда, болтают, курят. Вчера вечером женщина в костюме русалки смотрела, как я вхожу. Во рту у нее была сигара, и она щурилась сквозь дым, но ничего не сказала. Я тоже. Да и что можно сказать русалке-лесби? Доска для объявлений на мольберте возвещала о генеральной репетиции «Головорезов».
Через две двери от меня парикмахерская работает тихо и в обычные рабочие часы. Хозяйка терпеть не может такие слова, как «парикмахер», или, не дай бог, «косметолог», и дает всем понять, что лично она предпочитает название «художник по прическам». Кроме того, недавно ее гуру дал ей новое духовное имя, и она была бы очень признательна своим соседям, если те будут называть ее именно так, и никак иначе. Мы пытаемся так поступать, хотя, перейдя от простой Мэри к Лакшми, время от времени слегка коверкаем его. Это имя означает нечто вроде «Богиня процветания», и все соседи страшно надеются, что это реально, и что удача наконец-то улыбнулась нам.
Я расположилась в Студии А, и небольшая табличка на моей двери гласит: «КОРПОРАТИВНЫЙ СЫСК И РАССЛЕДОВАНИЯ». Внутри офиса компьютеры, принтеры, парочка старых аппаратов факсимильной связи, люминесцентные лампы и огромный кондиционер. Вместе они постоянно наполняют это место чем-то вроде электронного мурлыканья. Когда закрываю вечером глаза, я иногда слышу в голове это гудение.
Я учредила свою контору пару лет назад, сразу после того как вышла из реабилитационного центра, постоянно прищуриваясь, словно три месяца прожила в пещере. Я искала хоть что-то, что угодно, любую работу, лишь бы занять себя. Я не хотела возвращаться туда. Кто-то спросил, была ли это моя первая реабилитация. Помню, как я посмотрела на него, с отвисшей челюстью, и подумала: «А что, одного раза разве недостаточно?» Но сейчас я это хорошо понимаю. Снаружи все не так. Вас никто не поддерживает, никто не оберегает. Никакой страховочной сетки. А в сутках слишком много часов. Час за часом вы остаетесь лицом к лицу с вашими вопиющими слабостями.
В те первые дни на свободе я ходила на собрания по всему городу. Иногда в течение дня просто уходишь с одного и топаешь на другое. Как же я их ненавидела! Меня просто достали все их разговоры про Бога в «Анонимных алкоголиках». Знаю, знаю. По их словам, это любой Бог, какого вы себе выберете, но скажу одну вещь: когда вы там и все хотят держаться за руки и молиться, согласитесь, это не слишком похоже на выбор. А еще они вечно ведут разговоры о бухле, отчего мне всегда жутко хотелось выпить. Но там у них пить нельзя, и в этом вся фишка – по крайней мере, для меня. Эти встречи и эти люди, над которыми я чувствовала превосходство и временами презирала их за их слабости и за их доброту, терпеливо и сознательно мирились с моими закидонами и, по сути, спасли мне жизнь, несмотря на мое говенное к ним отношение. И тогда я вышла в широкий мир, чтобы заняться бизнесом, а не возвращаться в магазин на углу.