Прогноз гадостей на завтра
Шрифт:
Как все исследователи, Евгения Ивановна умела мыслить четко. Версию о том, что паразит растворился без остатка, она отвергла сразу. В лабораторию никто из посторонних войти не мог, ключ от двери лежал в ее кармане… Никто, кроме уборщицы…
Червь спрятала штатив в сейф и отправилась на поиски поломойки. Спустя полчаса прижатая в угол молоденькая девчонка плакала, умоляя никому не рассказывать о происшедшем.
– Ну Евгения Ивановна, ну миленькая, пожалуйста…
Выяснилось, что девица решила протереть тряпкой стол, совершенно забыв, что ей строго-настрого
Размахивая куском влажной ткани, дурочка задела штатив. Одна из пробирок упала, содержимое выплеснулось на стол. Испуганная девица схватила бутыль с дистиллированной водой и мигом навела «порядок». И вот теперь она, ломая руки, стонала:
– Ну миленькая Евгения Ивановна, пожалуйста, не рассказывайте никому, меня выгонят…
Червь очень хотелось прямиком отправиться к директору, ну ладно, на счастье, дельфус регал, попав на лабораторный стол, скончался через пару минут, но ведь в штативе могло стоять что угодно! Однако Евгения Ивановна никуда не пошла. Более того, она оформила дело таким образом, будто израсходовала материал.
– Почему? – удивилась я.
– Зинаиду Васильевну пожалела, – вздохнула Червь, – нашу старейшую сотрудницу, доктора наук, классного специалиста.
– Она-то с какого бока связана с этой историей?
– Уборщицей внучка ее работала, Лика Вересова, – преспокойно пояснила Евгения Ивановна, – девчонка не поступила в институт, вот ее и пристроили к нам, стаж зарабатывать. Абсолютно безголовое, безалаберное существо. Кстати, она недолго с тряпкой пробегала, уволилась и нашла себе занятие, которое, на мой взгляд, ей подходило намного больше, чем труд в научной лаборатории.
– И кем она стала?
Евгения Ивановна усмехнулась:
– Вы не поверите!
– А все же?
– Выскочила замуж за какого-то мужчину и превратилась в актрису.
– В театре?
Червь пожала плечами:
– Только не подумайте, что во МХАТе или в Вахтанговском, какое-то совершенно непотребное место… Бедная Зинаида Васильевна так гордилась внучкой, так радовалась ее успехам, что один раз позвала всех сотрудников на премьеру. Честно говоря, впечатление оказалось самым тягостным… Маленький зал, теснота, духота, актеры сплошь шепелявые, режиссуры никакой, и замахнулись на «Гамлета». Лика играла королеву. Совсем дико. Гертруда – дама в возрасте, мать взрослого сына, разве эта роль подходит восемнадцатилетней девчонке? Цирк, да и только. Но Зинаида Васильевна просто светилась от счастья, и мы, не захотев ее расстраивать, хором сказали, что представление великолепно…
– Где сейчас Зинаида Васильевна?
– Почему она вас заинтересовала?
– Ну, старейшая сотрудница, думаю, любопытно сделать с ней интервью, если жива, конечно!
– Живехонька, здоровехонька, – улыбнулась Червь, – правда, на пенсии, в лабораторию уже не ходит. Но вполне бодра, активна и с головой полный порядок, вот только ноги и глаза подвели. Ходить ей тяжело, а читать может лишь с лупой. Так что исследовательскую работу пришлось бросить, но лекции иногда читает.
–
– Пожалуйста, – пожала плечами Червь, – пишите.
Домой я летела с такой скоростью, что сшибла по дороге замотанную в пончо тетку. Та выронила пакет, из которого мигом в разные стороны разлетелись мандарины и яблоки. В любой другой день я бы с извинениями кинулась поднимать поклажу, но сегодня, совершенно не обращая внимания на несущиеся в спину проклятия, бросилась в метро.
Скорей бы добраться до дома и позвонить Зинаиде Васильевне.
Выскочив из лифта, я увидела, что дверь в нашу квартиру стала желтой. Очень странно, если учесть, какой дерматин мы выбрали для обивки: вишневый! Да и материал, лежащий в гостиной, был, насколько помню, цвета спелой черешни, мелитопольской, крупной такой, почти черной…
Но стоило мне приблизиться к двери, как я мигом увидела: она не оклеена, а покрашена. Причем очень неровно, полосами…
– Эй, – заорала я, вбегая в прихожую, – Ваня, за каким чертом ты изуродовал железку? Зачем покрасил? И почему не оклеил?
– Проолифить надо, – шепотом пояснил мастер, высовываясь из кухни, – кто ж так обивку ляпает? Невозможное дело! Вот завтра еще разок покрою, а там можно, благословясь, и за дело.
– Слышь, Ваня, – поинтересовалась я, разуваясь, – а сколько времени ты тратишь, чтобы одну дверку до ума довести?
– Ну, – почесал затылок обивщик, – от хозяина зависит.
– Это как?
– Ежели очень противный, то за три дня сделаю, а если как себе, тогда недели две как минимум.
– А чего ты шепчешься?
– Так Сережка спит!
– Эка невидаль, – хмыкнула я, – его пушкой не разбудить, говори спокойно.
– Есть хочу, – завопил Кирюшка, врываясь в квартиру, – чего у нас есть покусать? Пельмешки? Сосиски?
– Котлеты, – ответил Ваня. – Ура!!! – заорал мальчик, кидаясь в кухню. – Котлеты!!!
Я со вздохом пошла за ним. Возле кухонного стола на стуле, свесив голову на грудь, спал Сережка. Перед ним стояла пустая тарелка, на которой виднелась обгрызенная корочка хлеба. Сбоку расположилась Лизавета. На угол столешницы она положила контурные карты и, высунув от напряжения язык, вела карандашом красную линию. На другом конце устроилась Юля, раскладывавшая пасьянс.
– Котлеты! – радовался Кирюшка. – Ну ты, Лампа, и угодила.
– Это Ваня сделал, – со вздохом ответила я, – сама только днем их ела.
– Десять штук, – бестактно уточнил Иван.
– Сколько? – изумилась Юлечка, застыв с колодой карт в руках. – Сколько? Десять? Лампуша, может, тебе врачу показаться?
– Зачем? – поинтересовалась я, жадно откусывая от котлеты. – Зачем? Я совершенно здорова!
– Такой повышенный аппетит свидетельствует либо о неполадках щитовидной железы, либо, прости бога ради, о глистах!
– Нет у меня никаких глистов! – возмутилась я.
– Видишь, – уперла Юля в меня палец, – слопала днем десять котлет, а сейчас на моих глазах еще две употребила. Нет, у тебя точно солитер или цепень!