Прогнозист
Шрифт:
– Смотрите внимательно, - ласково говорил доктор.
– Это ваш любимый Аня. Он всегда вас помнит. Я же вам рассказывал.
– Да? Это - Аник?
– и к сыну: - А как ты меня в детстве называл?
"Во, старая! Пароль потребовала.
– Врач поразился армейской привычке этой женщины.
– Такая гарнизонная бабенка обмишулит самого господа бога.Умеет гарнизон воспитывать женщин".
– Няня, - внятно произнес Ананий Денисович.
– Аник!
Дарьяна Манукяновна твердо знала свою роль, взяла за рукав доктора. Оставим их, профессор. Мне стало дурно.
"Еще
– подумал Аркадий Семенович.
– В такой затхлой атмосфере не каждый анатом долго выдержит". Они-то выйдут на свежий воздух. А вот как сыночек Аник вытерпит кислородное голодание? Разговор с пораженной склерозом матерью будет не минуту и не две. Ей, теряющей память, предстоит вспомнить, в какой выгребной яме запрятаны переданные из Москвы драгоценности. О том, что за долгие годы их скопилось изрядное количество, присутствующие не сомневались. Только он, семейный врач Лозинских, не один килограмм халвы доставил сюда, на окраину Смоленска! Под видом проведать бабушку, если нужно, поврачевать, он появлялся чуть ли не каждый месяц.
В прошлые годы баба Нюся с доктором откровенничала, но только на сексуальные темы. Вспоминать ей было весьма приятно. С теплотой в голосе рассказывала, какое испытывала удовольствие, когда к письменному столу её приживал огненно-рыжий майор. Частые удовольствия не оказались зряшными она родила огненно-рыжего мальчонку, и когда он, семеня тонкими ножками, побежал по военному городку, жители гарнизона в изумлении всплескивали руками: ну вылитый Суркис! Один такой, но несколькими годами старше, уже бегал по городку, развлекал сверстников детскими хохмами. И никто не мог предположить, что старший мальчик, удачно уловив ветер перемен, станет мультимиллионером, а меньший, Нюсин байстрючонок, выбьется в лесопромышленники.
Из военных городков выходили и ещё долго будут выходить люди - не обязательно огненно-рыжие, которые на планете оставят заметный след. Будут настойчиво направлять Россию в миражно-туманное грядущее.
Примерно через час Ананий Денисович вышел из домика. Его рыжее худощавое лицо с воробьиным носиком не выражало скорби, наоборот, оно было одухотворенным, осмысленным, каким всегда бывает после выгодной сделки. Простился?
– спросила Дарьяна Манукяновна.
– Простился, - и ушел бродить по усадьбе, меряя шагами участок. Ему компанию составила Дарьяна Манукяновна, верная жена в небезопасном бизнесе.
Аркадий Семенович, чтоб не показаться супругам надоедливым, вернулся к машинам. Телохранители в "Тойоте" обедали. На дубовом лакированном гробу разложили снедь: хлеб, колбасу, помидоры. Каждый открыл бутылку "пельзенского", пили по-молодежному - из горлышка.
– Присаживайтесь, доктор, - пригласил к гробу Глеб-высокий.
– Скоро там?
– Может, ночью. А может, и завтра. Старушка крепкая. Жизнь прожила праведно. Безгрешно.
– Ну да?
– засомневался Глеб-не очень, оторвавшись от еды. Переспросил: - Без грехов? Что же это за женщина?
– Святая, - уточнил Аркадий Семенович и предложил: - Чтоб не сглазить её на том свете, постучите по дереву.
Телохранители дружно постучали
Умерла баба Нюся, как и предполагал доктор, в первом часу ночи. К этому времени местная власть удовлетворила просьбу миллионера похоронить его родную мать на территории усадьбы. После полудня второго дня в старом саду появилась могилка, украшенная несколькими венками из хвойных веток.
Поминки были скромные. Стол накрыли под старым ветвистым кленом, где раньше обычно паслась козочка. Присутствовали только свои - Ананий Денисович, Дарьяна Манукяновна, доктор и соседка с сыном-алкоголиком. Сын жадно набросился на водку, Глеб-высокий ему услужливо наполнял рюмку. Тот скоро сполз под стол, его оттащили к забору и ему, спящему, козочка принялась жевать ухо.
На обратном пути москвичи говорили мало. Аркадий Денисович был погружен в раздумья. Мыслями он был в Москве. Вечером ждал в гости Фиделя Михайловича - общение с ним стало уже потребностью.
Перед самой Москвой Ананий Денисович тихо подал голос.
– Ты правильно соображаешь, - шепнул супруге, - На мамином участке построим домик. Участок перепишем на Сузика.
– Тогда уж лучше на Гаяне.
– И так можно, - кивнул Ананий Денисович.
– А на могилке поставим надгробье. Из нержавейки. Украдут, шеф, - отозвался сидевший за рулем Глеб - высокий.
– А вы будете нести вахту. Как нефтяники на Ямале.
– С тройным окладом?
– Обрадовался, презрительно хмыкнул шеф, - Через три месяца вы от скуки взвоете.
– Это в Смоленске-то?
Глеба-высокого удивить было нельзя. За те деньги, которые платил ему шеф, он готов был нести вахту хоть на Северном полюсе.
Некоторое облегчение испытывал Аркадий Семенович: отныне не нужно будет мотаться в Смоленск. Но где теперь Лозинский станет копить свои сокровища? Пока о них знают лишь двое, третий только догадывается, но догадкой, конечно, ни с кем не делится: пусть этот банк для Лозинских останется самым надежным и, пожалуй, вечным.
Люди вот - не вечны. И с этим приходится считаться.
49
Весь день Фидель Михайлович провел в кремлевском вычислительном блоке - мозговом центре президентской администрации. Сюда его привел Януарий Денисович, рекомендовал руководителю: - Жора, это тот русский хухель, о котором я тебе говорил.
– Проверю, насколько он хухель. Может, он еле-еле поц?
В выражениях они не стеснялись. Примерно так в стенах этого здания изощрялись некоторые члены Политбюро, сдабривая свою речь матерными словами. У тех была своя феня, у этих - своя.
Деловой разговор друзей-соратников по бывшему клубу "Соцвыбор" Фидель Михайлович слышать не мог. Он дожидался в просторной приемной, хотя на приемную в обычном смысле это помещение не было похоже, быстрее на зал заседаний: посреди приемной стоял длинный полированный стол, к нему аккуратно были придвинуты три десятка стульев. Прямо за столом - высокая дубовая дверь. За ней и скрылся Януарий Денисович, коротко бросив: "Подожди".
Тихо давал о себе знать итальянский кондиционер. В открытое окно доносился гул с Кремлевской набережной.