Программист и бабочка (сборник)
Шрифт:
И он ушел…
Приехав обратно в Америку, он решил жить здесь всегда. Деньги, накопленные на счастливую жизнь с Мирабеллой, он пустил на учебу. Сначала занимался английским, потом поступил в самый дешевый муниципальный колледж. Вечерами работал. Оказалось, что учиться ему легко. Все давалось с ходу, как бы само собой. Он получил грант на продолжение обучения. Закончил неплохой университет в штате Нью-Йорк. И вот теперь занимается инвестициями.
– Фирма у меня небольшая, но оборот у нас приличный.
– Да так. Без особых изменений… Алекс, а что у тебя с личной жизнью?
– А личная тоже хорошо. Моя fianc'e занимается с детьми, больными аутизмом. Детский психолог. У нас есть дочка. Почти год.
Алекс достал фотографию и показал мне. Смешная девочка в костюме зайца держала за руку высокую белокурую женщину.
– На Хеллоуин снял, – пояснил Алекс. – Это Джудди. Моя fianc'e. А это, как ты понимаешь, моя дочь. Мирабелла.
Алекс помолчал несколько секунд, повернулся ко мне, сказал:
– Спасибо тебе, Джерри.
– За что? – удивился я.
– За Каина и Авеля. Спасибо.
– Ну, это не мне спасибо, – улыбнулся я. – Это ведь не я придумал.
– Не ты придумал, но ты рассказал, – рассмеялся Алекс.
Прощаясь, он дал мне свою карточку. Написал на ней домашний телефон.
– Звони, Джерри! Будешь в Нью-Йорке, заезжай. Поболтаемся по Манхэттену.
Я проводил его до дверей, и мы обнялись, как тогда, много лет назад.
– Заезжай и ты еще, когда будешь в Бостоне.
– Обязательно заеду.
Я поднялся к себе наверх. Сел у компьютера. Посмотрел на визитку. Под цветастым логотипом большими темно-синими буквами было написано: «ALEX ABEL: THE GOOD BROTHER, Inc».
Бородайский берег
Они подсели ко мне в кафетерии Корпорации – бесцеремонно ворвались в мое полуденное одиночество.
Я жевал свой скучный бутерброд и напевал про себя какую-то незатейливую песенку без слов и без названия. Какое может быть название у песенки без слов?
Они подсели ко мне целой толпой с очевидным намерением что-то у меня узнать. Любопытство было написано на их лицах и общее коллективное возбуждение отчетливо проступало в их совместном порыве.
– Привет, Джерри! – наперебой замахали они руками.
– Да, да. Привет, – сказал я, и сделал вид, что подвинулся, хотя этого можно было и не делать, так как стол был громадным, округлым, пустым.
– Джерри! Ты должен рассудить наш спор. Тони утверждает, что знает русский.
– Тони знает русский?!
– Не торопись! Тони говорит, что знает русский, но мы не верим. Мы поспорили с ним на двадцатку, и нам нужно вывести его на чистую воду.
– И?
– Что значит "и"? Нам нужна твоя помощь. Мы хотим, чтобы ты поговорил с Тони по-русски. Сейчас он подойдет
Вот как! Они хотят вывести Тони на чистую воду и, при этом, посадить его в лужу. Какой замечательный складывается, с позволения сказать, оксюморон.
Я представил себе толстого голого Тони, вымытого в чистой воде и затем посаженного в лужу, и картинка в моей голове получилась вполне достойная участия в выставке Дегенеративного искусства в Мюнхене 1937 года.
– Ну, что же. Черт с вами. Я поговорю с Тони.
– Вот, он идет! Он подходит сюда. Тихо! Сделайте умные лица.
Как будто возможно такое лицедейство!
– Привет, Тони! Как твои дела? Говорят, что ты понимаешь русский, – заинтересованно говорю я, привстав и пожав Тони руку.
– Бородайский берег! – отвечает Тони непринужденно. – Пушка!
Стол замирает в ожидании чуда.
– Ну, пушка, так пушка, Тони, – говорю я. – Честно тебе скажу: где-то в глубине души я надеялся, что ты знаешь русский. Мы могли бы с тобой травить анекдоты, промывать косточки начальству, обсуждать местных девчонок. Жалко, что это не так. Бородайский берег, конечно, сильно сказано, но русский ты ни фига не знаешь.
– Ухтарский привет! Я и не стараяна другажа бума!
– Другажа бума. Совсем другажа, Тони. И не говори. Я и сам так иногда думаю.
– Истрица старкин. Бородайский берег!
– Истрица-сестрица, а тебе не спится? Что там про Бородайский берег, Тони? Не боись, чувак. Я этим олухам тебя не выдам. Будешь ты с сегодняшнего дня официальным полиглотом.
И я перехожу на английский и говорю им, что да, как вы тут все видели, Тони говорит на хорошем русском. Небольшой акцент, конечно, есть, но, в общем и целом, – хороший литературный русский.
– Сейчас на таком литературном русском не все и в России говорить умеют, – добавляю я. – С таким русским Тони запросто мог бы быть, например, выбран в русскую Думу или вести какую-нибудь развлекательную передачу на русском телевидении.
Все немного смущены неожиданным поворотом событий, но показательное выступление Тони и моя на него реакция вполне убедительны и сомнения не вызывают.
Деньги отсчитываются на стол, и Тони засовывает в карман двадцать долларов.
Люди все еще возбужденно машут руками, но медленно расходятся.
В самом конце рабочего дня Тони навестил меня в моем закутке.
Для тех, кто не знает, скажу, что на стенках у меня висят фотографии каменных лошадей Клодта, колонна Монферрана, всадник Фальконе – все эти шедевры великих моих земляков, которыми я по праву горжусь.