Прогрессоры (Лестница из терновника-3)
Шрифт:
— Удивительно, как ты его ещё насмерть не загладил, — говорю я. — Он же — парень всё-таки…
— Этнограф, — ухмыляется Илья снисходительно. — Все нгишечки — девочки.
Я в ауте. Чуть не выплёскиваю на себя остатки кофейной гущи.
— Гхм… прости. Это — как?! Новое дело.
— Коля, пойдём в лабораторию, я тебе покажу, как они устроены на самом деле. За кофейком. И вообще — безобразие, что вам этого не объясняют на пальцах. Ксенопсихология, этнография… Господи, прости!
— Не трудись, — говорю я. — Я знаю физиологию нги в общих чертах, а сейчас смотреть на них в разрезе нет настроения.
— Вот же… Мы, значицца, брезгливые, да? Чувствительные?
Душераздирающее зрелище. Кирька мог бы стоять на пуантах, не напрягаясь, но куда невероятней — его способность вывернуть стопу вперёд под невероятным углом, почти касаясь кончиками пальцев лодыжки. Кирька жмурится и морщит нос.
— Ты ему ногу не сломай! — вырывается у меня само собой. Я знаю, что нги-унг-лянцы гибче людей на порядок, но смотреть всё равно жутковато.
— Да брось! — смеётся Илья и отпускает ногу Кирьки. Тот немедленно натягивает кроссовку и принимается её шнуровать. — Гуттаперчевый мальчик. Каучук, а не соединительная ткань. Везде, на всём теле такая, а в этом возрасте — особенно. Я его могу согнуть в колечко — поэтому в местном цирке, говорят, номер «женщина-змея» не в чести… За счёт этой особенности у них и таз раздвигается. Конструкция на эластичных шарнирах. Меняться неприятно, конечно — но в пределах нормы, понимаешь, к чему клоню?
— Пока не очень.
— Создание тела женщины — столбовая дорога эволюции, — говорит Илья, подняв палец. — А всё остальное — надстройки, декор, гормональные стимулы. Нги до третьего месяца беременности формируется как девочка, а уж потом часть гениталий отводится на всякие сражения и приключения. Пенис с мошонкой — для любого нги предметы вторичные и жизненно не необходимые. Могут быть идеально развиты. Могут быть неидеально развиты. Могут быть вообще недоразвиты. Это в будущей жизни нгишечке не помешает. Фактически любой из них сформирован полноценной женщиной со всей встроенной системой необходимых инстинктов, которые только дремлют до поры — до времени. Их альфы-доминанты с высоким уровнем гормонов рвутся в бой и имеют стимул победить. Беты-гаммы — играют в поединок, как в лотерею. А омеги… они не избегают боя, их же тоже влечёт инстинкт, но они имеют, скорее, стимул проиграть. Обрести собственный абсолют через трансформ…
— Погоди, погоди, — пытаюсь я вставить слово, но Илья уже завёлся.
— Я понимаю, что вам, дилетантам, при виде их обрезания хочется вопить: «Кастрация! Кастрация!» — продолжает он с видом профессора на кафедре. — Ага. Уже. Кастрировать нги — это надо сильно умудриться. Полостная операция требуется, невозможная при их уровне медицины. Обрезание их — это определение естественного пола, понимаешь? Они не воспринимают это, как земляне — кастрацию! Ух, сколько я слышал воплей идиотов о «нестерпимой психической травме» у нгишечек, которые стали «условными девочками»! Травма… Физическая травма — бывает разного уровня, в зависимости от драйва, от гормонального всплеска: бывает, как при дефлорации, бывает, как при родах. Но «нестерпимая психическая травма» — точно в том же диапазоне, понимаешь?!
— Земная девочка во время дефлорации может быть совершенно счастлива, а может быть
— Вот! Вот именно! — Илья энергично кивает. Кирри с любопытством слушает, облокотясь на его колени. — Нгишечка может быть совершенно счастлива, если после поединка с сильным гормональным выбросом её обрезает сильный партнёр. У них вот тут, — Илья показывает пальцем точку на голове Кирьки, в паре сантиметров от макушки, — есть любопытный центр, возбуждающийся во время поединка и выделяющий стимулирующий гормон и очень своеобразное вещество. Своего рода естественное обезболивающее. И наша лапочка может испытать полноценный оргазм непосредственно после обрезания — если поединок возбудил это местечко. А может сильно страдать, если её не разогрели, резанули по-живому. Конечно, в последнем случае и процесс трансформа идёт медленно и мучительно — настоящей гормональной поддержки-то нет.
— Да не торопись ты… а никудышники?
Илья вздыхает.
— Нормальное человеческое изуверство. Природа подсказывает нам: после обрезания должно последовать спаривание, иначе — зачем обрезали? А люди отсекают бедолаге все возможности, это — своего рода блокирование негодного генетического материала. Негодяй — ну, скажем, с точки зрения общества или с точки зрения конкретного индивидуума, размножаться не должен. Но и твой никудышник — не кастрат, ни физически, ни психически. Он, с некоторой долей приблизительности, может быть уподоблен женщине, которая не может родить и испытывает трудности интимного плана. Вроде вагинизма. Конечно, операция часто вызывает застой везде и не добавляет привлекательности… Но — человеческое общество, что поделаешь. В разы терпимее, чем земное, кстати.
— Поэтому они так легко вписываются, — говорю я. — Смиряются. И ведут себя так естественно. Ты к этому клонишь?
— Ты понаблюдай, как играют дети, — говорит Илья. — Нянчатся с младшими, со зверушками… у маленьких есть куклы. Чем старше — тем агрессивнее, Время же приближается. И сдаётся мне, что слово «мальчик», которым вы переводите это словечко на всех языках, которое означает ребёнка, на самом деле адекватно слову «дитя». Очень по-русски и очень точно.
— Дитя. Да, — говорит Кирри. Он смотрит в лицо Ильи снизу вверх, запрокинув голову. — Илья знает всё-всё. Что внутри у людей. Что внутри у зверей. Что внутри у гор. Я же сказал: он — божество.
Илья перебирает его косы с самодовольным видом.
— Вот слушай, что тебе Кирюша говорит. Он со мной давно знаком.
— Ну да, — говорю я. — Он вправду умница. Он отлично понимает русский язык и владеет им мастерски. Профессиональную терминологию он тоже понимает. В частности, он в курсе, что ты — существо другого биологического вида. Правда? — спрашиваю я у Кирри.
Он отводит взгляд. Говорит, слегка смущаясь:
— Конечно, другой. Он другой, и ты другой. И все вы таковы, земляне. Родился таким — не станешь другим. У вас с Ильёй внутри нет места для будущего ребёнка, пусто. У ваших женщин… — и запинается.
— Я понял. И чем ты занимаешься?
— Смотрю в прошлое, — в тоне Кирри слышится нотка тихой, глубоко скрытой печали. — Делаю препараты из старых костей, что лежат под горами — чтобы Илья мог представить себе предков моего народа. Тех, что жили страшно давно. Почти животных, но уже людей. Ты знаешь, как они жили, Николай?
Кирри садится, подтягивает к себе колени, обхватывает их руками. Илья снова кладёт руку ему на плечи — и Кирри опирается на него спиной, со странным лицом, отрешённым, почти печальным.