Прогулка по Дальнему Востоку
Шрифт:
Мне помнится, как я однажды прогуливался по дорогам Гайнана с одним адмиралом, ныне умершим, — адмиралом Бомоном, — и генерал-губернатором Индо-Китая Полем Думером. В то время, как с нами поравнялась китайская тележка, я стал свидетелем следующего между ними диалога, диалога весьма характерного и показывающего ясно, что такое Китай и какими глазами надлежит смотреть на него.
Недавно прибывший на Восток и незнакомый с ним Поль Думер взглянул на повозку, испускавшую с каждым поворотом колеса вопль, способный разодрать любое сердце, послушал, покачал головой и сказал:
— Достоин удивления народ, который
Но генерал Бомон, пожилой человек, знавший все, ответил на это:
— Достоин удивления народ, который изобрел такую тележку за четыре тысячи лет до Паскаля!
В Китае мы неизменно будем встречаться с подобными противоречиями, перед нами всегда будут необычайные, грандиозные, гениальные, превосходящие наше понимание вещи рядом с детски-беспомощными, сохраняющимися то ли в силу странных суеверий, то ли в силу обычаев непонятных, — разумеется, непонятных для нас, пришедших из Европы… Тут, с одной стороны Китай реальный, сильный многочисленностью жителей, их сметливостью, их трудолюбием, а с другой, Китай, сошедший с рисунка на ширмах, Китай вазочек и горшочков, с болванчиками, сидящими на бумажных циновках, подняв оба указательных пальца.
Нужно немало стараться, чтобы понять, как могут оба эти Китая не только уживаться параллельно и в добром соседстве, но и дополнять друг друга в конечном итоге; и что один не более, как тень другого, тень чудовищно-измененная… Но не беспокойтесь! — мы с вами поймем…
За городом мы снова натолкнемся на китайское кладбище, — бесконечную равнину, по которой рассеяны скромные могилы, маленькие кучки земли, расположенные тесными рядами. Увидим деревню.
Сначала нам покажется, что это лес, — деревни на этой равнине, распаханной вдоль и поперек, всегда огорожены густой зарослью деревьев.
Итак, — это не лес! А вот и домики! Войдем…
Подойти к домику можно по тропинке через рисовое поле, вернее — по плотине, возвышающейся между двумя широкими прудами, где растет рис, купаясь в воде. Войдем через калитку в ограде.
Если до вечера еще далеко, то по всей деревне мы не найдем никого, кроме женщин и детей; мужчины на работе. Мы встретим очень мало страха перед нами, еще меньше любопытства и никакого гостеприимства. Минут через пять вокруг нас соберутся дети, поглядывая на нас глуповато, но без робости и отвращения.
В южном Китае, который знаком мне более всего и, в частности, в провинции Куанг-Тунг, где я жил, я никогда не видел враждебности со стороны жителей; каждый раз, когда возникало какое-либо недоразумение, я всегда убеждался, что виноват был кто-нибудь, и этот кто-нибудь никогда не оказывался китайцем. Однако, будьте осторожны, далеко не все китайцы одинаково благоразумны, и в Китае столько же бандитов, сколько и в другой стране. Но все же те из них, которых можно назвать профессиональными разбойниками, вызывают в китайцах отвращение…
В Куанг-Шу, когда в 1898 г. Франция заняла полуостров, у нас создались наилучшие отношения с туземным населением. Особенно на маленьком острове Но-Хо, где мы высадили сотню людей при трех офицерах. У ворот миниатюрного форта расположился базар, где торговля шла с утра до вечера.
Внезапно один из солдат сошел с ума и, вырвавшись, убежал. Вероятно, что, убежав, он вел
В общем, китаец очень мягок. Конечно, существуют, как я уже говорил, китайские разбойники, подобно апашам и другим преступникам Парижа.
Вернемся, однако, к Куанг-Шу-Уану, занятому мной одним из первых. Едва мы прибыли, как какой-то китайский купец уже явился со своими товарами и завязал оживленный обмен. Китайцы необыкновенные коммерсанты, — поймать его на каком-нибудь промахе нелегко. Я, по крайней мере, пробовал и не мог.
Мой купец из Куанг-Шу торговал консервами, сгущенным молоком, сушеным мясом и пряностями. Однажды я вздумал позабавиться и разыграть требовательного покупателя:
— А что, у тебя найдутся струны для виолончели?
Китаец подумал, попросил объяснить, что такое виолончельная струна, и ответил весьма хладнокровно:
— У меня их нет, но во вторник будут.
И во вторник они у него были. Откуда достал он их, покрыто мраком неизвестности…
Другой раз я вздумал попросить его устроить мне площадку для игры в теннис. Он опять-таки потребовал объяснений, особенно налегая на размеры и форму. Расспросив обо всем и узнав, что площадка должна быть гладкая, твердая, столько- то метров длиной и столько-то шириной, он пообещал удовлетворить мое желание через одиннадцать дней. На одиннадцатый день действительно я уже играл на безукоризненной площадке.
Изумленный и восхищенный, я собирался заплатить ему, но китаец отказался.
— Не надо денег, — сказал он, — это подарок. Прими, — я заработал и так на этом деле!
— Каким образом?
— Слушай, — я купил для площадки рисовое поле, скверное поле, и стало быть, дешево. А вместе купил и стадо быков… тощих быков! Тоже дешево. Я пустил быков на рисовое поле; они съели все, весь рис и траву; ожирели и потом утрамбовали почву. Мне оставалось купить несколько мешков гипса; купил недорого… Тогда я продал быков, и продал дорого. За мячиками, сетками и ракетками я послал джонку в Гонг-Конг, — цена известная! Только я купил там еще льда, очень дешево: за два цента! А здесь продал его в госпиталь дорого: за два доллара! Ты видишь: я заработал на деле. Итак, бери теннис, как подарок в знак дружбы; надеюсь, что ты останешься моим постоянным клиентом, также, как и твои друзья! Соглашайся!
Таков китайский торговец.
Тот же торговец в один прекрасный день (это и есть случай, о котором я собирался рассказать), в мирной стране, где мы находились, начал укреплять свой дом и вооружать его ружьями, и все это с большой поспешностью.
— Это против нас? — спросил я его.
— О! Нет! — ответил он.
— Против местных жителей?
— Тоже нет! Но могут прийти дурные люди!
И они пришли. И разгромили всех, кроме него; ибо, предупрежденный своей таинственной полицией, он смог встретить пиратов ружейным и залпами. Он был настоящим китайцем и во всех случаях жизни знал, как ему поступать; на свете не было ничего от него тайного, ничего, к чему бы он был равнодушен.