Прогулка за Рубикон. Части 1 и 2
Шрифт:
– Народ вымирает, – вскинулась Хатхорити. – А тебе и горя нет? Люди уже ни во что не верят. Только Исида сохраняет доверие людей.
– Отстань от меня. Да, мне все равно. Но равнодушие человека ничто по сравнению с равнодушием вечности.
– Я хочу тебе сказать вот что: грядет Исида, она сама наденет на себя пхент [53] и займет место на царском престоле, сначала Верхнего, а потом и всего Египта. И мир изменится к лучшему.
– Женщина на престоле Та-Кемт? Это противно богам.
53
Двойная
– Она сама и есть Бог.
– Я никогда не поверю, что Исида низойдет до трона, чтобы управлять людьми, а не их судьбой. Лучше скажи, о ком идет речь.
– Ха! Оказывается, ты все еще видишь ясно, понимаешь тонко, судишь трезво. Может, и силы у тебя еще остались?
– Не для тебя, старуха.
– Я и не надеялась. Мое время прошло. Я говорю о Таисмет, жене Ноя, внучке божественной Амонасет. Она потомок древней линии египетских фараонов, начиная с царицы Хатшепсуп. И я могу это доказать.
– Я так и думал. Твоя воспитанница, конечно, прекрасная женщина. Но ты хочешь ей зла.
– Ее призывают боги.
– Оставь эти россказни. Говори по существу.
– В этом году жрецы храма Исиды в Абидосе готовят грандиозную мистерию здесь, в Фивах. В первый или четвертый день прибывающей луны после новолуния статуя Исиды приплывет в Фивы на храмовом судне. Надо сделать так, чтобы на берег в образе Исиды вышла Таисмет. И чтобы она смогла занять трон.
У Нема от удивления расширились глаза. Он несколько раз порывался что-то сказать, но слова застревали в горле.
– Ты, ты и все вы, кто это придумал, сошли с ума, – наконец прохрипел он. – Кто в это поверит!
– Когда корона окажется на голове Таисмет, злые языки умолкнут. Весь народ, вся номовая знать, весь фиванский клир, все чиновники согнутся перед новой властью. Покрытому славой победителю они целуют ноги, пусть даже он придет к ним по колена в крови.
– Я не хочу в этом участвовать.
– Захочешь! Еще год-два и твое лицо станет желтым, как древний папирус. Поспеши!
– Почему я?
– В молодости ты был храбр до безрассудства. Теперь ты стар, а значит, терпелив. И это хорошо. Прольется кровь. Но тебе ведь к этому не привыкать.
– Кто еще знает об этом замысле.
– Кроме Таисмет и Ноя еще пять человек.
– Фиванский корпус?
– Там одни наемники. Они пойдут с теми, кто больше заплатит.
– Нубийский корпус?
– Он в жалком состоянии, но пойдет за своим командиром.
– Я должен подумать.
– Думай, но не очень долго, – Хатхорити лукаво прищурилась, показав кончик языка между зубами. – А ты еще ничего.
Нем опустил голову и сказал с оттенком грусти:
– Я позвал бы тебя в свой дом, но зачем нам это?
– Приди ко мне завтра после заката солнца. Я приведу к тебе девушку, какой у тебя еще никогда не было. И вылечу твой анус.
После того как Хатхорити ушла, Нем еще долго нависал над кувшином вина, бурча что-то себе под нос.
Латвия,
Из дневника Эдда Лоренца
Перед зданием Верховного Совета колыхалась огромная толпа. Я шел вслед за Костей. Внезапно между нами возник телеоператор, толстый, как бочка. Камера заслоняла ему пол-лица. Он чуть присел и полез камерой ко мне в ноздри. «А ну, убери свою поганую камеру!» – разозлился я и с разворота двинул его локтем. Он упал на четвереньки, а камера грохнулась на асфальт. Что-то от нее отлетело и ударило меня по ноге. Раздался трехэтажный мат. Народ расступился. Я, как ни в чем не бывало, пошел дальше. Оператор меня догнал и, схватив за рукав, резко развернул к себе лицом. Я чуть было не потерял равновесие, но устоял. Он стал что-то говорить, но я его перебил. «Ты что, не понял? Мы уже в Европе! Твоя свобода тыкать мне в лицо своей сраной камерой ограничена расстоянием вытянутой руки до моего носа». Я оторвал его руку от своего рукава и резко оттолкнул.
Из-за этого инцидента тропа сквозь толпу исчезла. Костя схватил меня за локоть и стал пробиваться вперед, заслоняя от самых настырных.
– Телевидение – это такая гнусь! – не мог успокоиться я. – Да и газетчики тоже. Они вообще – болезнь. Поэтому никаких сантиментов. Как что, так в глаз.
Костя силой затолкал меня в дверь парламента.
Здание лифлляндского рыцарства, в котором размещался парламент, было построено с претензией на сакральность. Дворцовые лестницы, огромные потолки с великолепной лепниной. Я смотрел на потолок, пытаясь вспомнить, кому принадлежит высказывание – «покой парламентского кретинизма».
– Вообще-то мне здесь нравится, – сказал я Косте. – Нет лучшего занятия, чем парламентское словоблудие.
– Ты даже не представляешь, какая колготня, неразбериха и глупость царят при производстве законов. Будет невыносимо скучно.
– Думаю, мы не успеем соскучиться. Несколько символических жестов – и нас вытурят.
Зал заседаний был довольно скромным. Ораторский помост с трибуной посредине, за ним длинный массивный стол президиума. Депутаты рассаживались за деревянные столы, похожие на школьные парты. От публики их отделял широкий проход.
Народу было тьма.
Я с трудом прошел на свое место, задевая колени сидящих, и в конце споткнулся о длинные ноги только что избранного руководителя фракции «Равноправие», обещавшей голосовать против выхода Латвии из Союза. Но Народный фронт благодаря разной численности избирательных округов имел необходимые для выхода две трети голосов.
Председатель постучал по краю микрофона, стоящего перед ораторской трибуной, и резкий металлический звук гулко отдался во всех углах зала.
Шум зала потонул в звуках национального гимна «Боже, благослови Латвию». Внесли государственный флаг. Началась мучительно долгая процедура. Депутаты утвердили свое собственное избрание. Потом фракция Народного фронта, пользуясь своим численным превосходством, избрала своих на все руководящие посты.