Прогулки по Петербургу с Виктором Бузиновым. 36 увлекательных путешествий по Северной столице
Шрифт:
Лахта. Спасательная станция и вид от нее на залив. 1900-е годы
Во время Русско-японской войны, находясь в Ляояне, будущий «красный командир», а тогда – офицер Генерального штаба – А. А. Игнатьев встретил своего давнего знакомца корнета, лихого спортсмена, Сашу Стенбока. «Саша держит себя как-то загадочно, чего-то не договаривает и производит впечатление человека чем-то подавленного <…> уже на второй день он просит отпустить его в полк». [92] Через несколько дней Игнатьев разговорился с протоиереем Голубевым, и тот
92
Игнатьев А. А. «Пятьдесят лет в строю». Т. 1. М., 1959.
Александр и Ольга Стенбок-Ферморы большей частью жили за границей, поскольку вряд ли бывшую Ножикову тепло приняли в высшем свете. Но, кажется, граф оставил о себе в Лахте добрую память – он жертвовал немалые средства на содержание местной школы и церкви, поддерживал благотворительные мероприятия. Приезжая в Лахту, Александр и Ольга жили в Охотничьем замке, построенном еще отцом графа. Романтичное здание с башенкой [93] стоит среди остатков старинного парка, но, увы, увидеть его не просто. В советское время там долгое время находились «глушилки», бдительно охранявшие нас от вредоносной пропаганды «Голоса Америки» и «БиБиСи». Секретный объект, обнесенный забором и рядами колючей проволоки, до сих пор недоступен.
93
Архитектор точно неизвестен, называют два имени: А. И. Кузнецов и В. П. Цейдлер.
Лахта. Замок Стенбок-Ферморов. 1900-е годы
Жизнь в Париже требовала немалых средств, и дела Александра Стенбок-Фермора пошатнулись. Поэтому он решил заняться дачным строительством и основал поселки Владимировку, Ольгино и Александровку, назвав их, соответственно, в честь отца, жены и себя любимого. В Уставе Бельгийского акционерного общества [94] под названием «Анонимное общество Лахта» говорится: «Граф Стенбок-Фермор владеет на берегу Финского залива (Балтийское море) недвижимою собственностью пространством приблизительно девять тысяч десятин, простирающимся вдоль моря на протяжении около пятнадцати километров. <…> Граф Стенбок-Фермор, влекомый желанием создать вблизи Российской столицы купальную местность, предоставил <…> право <…> на приобретение участка в приблизительно триста сорок десятин…». Тогда же были выработаны и Условия деятельности общества в России. Будущее нового курорта обговаривалось до малейших подробностей. «Незапрещенные законом игры, музыка и другие тому подобные развлечения в устраиваемых обществом заведениях допускаются с соблюдением установленного на сей предмет законом порядка».
94
Устав Бельгийского общества под названием «Анонимное о-во Лахта». СПб., 1911.
Первая мировая война не позволила Лахте и Ольгину стать престижным приморским курортом, они остались дачными поселками. Да и графу Стенбоку особых доходов курортный проект не принес. Он все больше жил во Франции, где его и застала революция. Как многие эмигранты пошел работать – выдавал разрешения на право управления легковыми автомобилями в Париже, поражая французов своими техническими познаниями, а главное – неподкупностью.
Добавим еще, что Александра Стенбок-Фермора может помянуть добрым словом и палеонтологическая наука: на его средства откапывали мамонта, найденного в вечной мерзлоте Большого Ляховского острова. Граф не только оплатил экспедиционные расходы, но и предоставил первый этаж своего Охотничьего замка для препарирования мамонта.
Дачная жизнь в Лахте и Ольгине мало отличалась от, скажем, териокской или вырицкой. Дачи бывали разные – и собственные, довольно затейливые, с эркерами, башенками, цветными стеклами, и обычные крестьянские дома, сдаваемые хозяевами на лето. Близость Лахты к Петербургу и удобство сообщения с ним способствовали строительству постоянных дач. Состоятельные люди могли себе позволить заказать проект известному архитектору. Причем внимание обращали не только на красивый фасад и рациональную планировку, но и на современные удобства – электрическое освещение, канализацию, отопление. До сих пор в Ольгине и Лахте сохранились дачи в стиле «модерн», по которым можно судить о том, насколько уникальна
95
Симкина С. А. Дачи модерна на северном побережье Финского залива // Памятники истории и культуры Санкт-Петербурга. Исследования и материалы. Вып. 4. СПб., 2005.
Интересно то, что само понятие «дача» – чисто питерское, и появилось оно примерно в 1830-х годах. До этого существовали имения, куда выезжали на все лето с чадами и домочадцами, попугаями и болонками. Но родовое поместье находилось где-нибудь в Тверской или Самарской губернии, и не всегда служивый человек мог позволить себе отлучиться из столицы на три месяца. А покинуть душный пыльный город, ох, как хотелось!
В Лахте проводили лето чиновники, приезжающие на воскресенье к семье, актеры, продолжавшие играть до самого закрытия сезона, и вообще все, кто не хотел слишком уж отрываться от городской жизни на лето. И, как повелось с давних пор: «Едва только петербургские улицы очистятся от снега <…>, со всех сторон Петербурга – несмотря ни на холод, ни на отсутствие правильного летнего сообщения с дачами – вереницы возов с мебелью и разной домашней рухлядью потянутся по направлению за город». [96]
96
Пушкарев И. И. Николаевский Петербург. СПб., 2000.
А как шумно и весело проходили дачные празднества. Конечно, это ведь не чопорная гостиная, здесь нравы (да и одежда) легче, общество – смешаннее. Часто устраивались фейерверки – хотя забава эта была довольно пожароопасной, дачи ведь строились, в основном, деревянные. Случались пожары не только из-за фейерверков, но и из-за позабытого прислугой самовара. Поэтому в дачных поселках начали появляться добровольные пожарные дружины.
Итак, дачная жизнь била ключом. Устраивались танцевальные вечера, благотворительные балы. Можно было купаться, удить рыбу, плавать под парусом, играть в лаун-теннис… Пресловутая дачная свобода, столько раз описанная в романах, диктовала и более свободный образ жизни. Одежда становилась легче, этикет соблюдался не так строго, завязывались «сомнительные знакомства». Дачный флирт превращался почти в обязательную часть летнего отдыха. Появилась в сатирических куплетах и юмористических рассказах фигура «дачного мужа». Это обычно чиновник, отправивший жену с детьми на дачу, а сам тянущий служебную лямку в душном пыльном городе. Он приезжает в выходной день, обвешанный коробками и пакетами, получает выговор от жены за то, что купил не то и не там, и дремлет на террасе, прикрыв лицо газетой, пока не настанет время возвращаться в город. Супруга же в это время заводит легкий флирт с соседом-студентом, участвует в любительском спектакле или просто лежит в гамаке, читая что-нибудь душераздирающее, скажем, роман Андрея Ростовцева «Черные сны женщины».
Конечно, принято было иронизировать «над скукой загородных дач», как делали это Александр Блок или Иннокентий Анненский.
Как эта улица пыльна, раскалена!Что за печальная, о господи, сосна! [97]Впрочем, кто только не отдал дань «дачной теме». И Чехов, и Аверченко, и Саша Черный, не говоря уже о бесчисленных газетных фельетонистах. И все-таки переезда на дачу ждали, ему радовались, и, несмотря на мух, комаров и прочие прелести зябкого петербургского лета, умудрялись отдохнуть и вернуться в город, мечтая о следующем дачном сезоне…
97
Иннокентий Анненский. «Нервы».
«Не дай вам бог жить в эпоху перемен», – кажется, так говорят мудрые китайцы. Справедливость этого высказывания Россия ощущала неоднократно, но особенно явно – в 1917 году. Рушился привычный уклад, становились ненужными вековые жизненные ценности. «Чего нельзя отнять у большевиков – это их исключительной способности вытравлять быт и уничтожать отдельных людей», – записал в своем дневнике Александр Блок. [98] Правда наивный поэт еще сомневался: «Не знаю плохо это или не особенно». Кажется, история ответила на этот вопрос однозначно.
98
Александр Блок. Дневники. Запись от 11 июня 1919 года.
Лахту и Ольгино не обошла общая беда. Опустели дачи. Кто-то из лахтинцев уехал, кто-то затаился до лучших времен – не может же это сумасшествие продолжаться долго! А кто-то даже в новой фантастической обстановке продолжал работать, придумывать и воплощать в жизнь новые проекты и, несмотря на аресты и нелепые указы новой власти, делал свое дело. Это в полной мере относится к Павлу Владимировичу Виттенбургу – геологу, полярному исследователю, естествоиспытателю. Именно он вписал в историю Лахты новую страницу.