Прогулки по земле обетованной
Шрифт:
Работает хорошо, но пьет. Сменил много мест. Отовсюду выгоняют за пьянство. Порой жил на улице, спал на тротуарах, на скамейках, хотя и не был бездомен. Наконец лишился всего. Его приютил нынешний хозяин. Живет теперь в конторе. Услужлив. Честен. Все можно доверить. Если ему помогли, готов на любые услуги. И все честно. Но лишь появляются деньги, уходит и где-то пьет. Магазинной, подъездной, дворовой компании нет — пьет один. Однажды хозяин, в общем-то добрый человек, возопил: “Больше не могу, уволь меня, друг, от себя”. Однако уговорили хозяина и на этот раз оставить этого милого российско-еврейского ярыжку. Теперь он пьет где-нибудь и хозяину на глаза не попадается. А когда его зовут к хозяину, сообщает всем: “Иду
Сегодня гуляли по городу ночью. Спокойно-стабильный европейский город, жизнь вполне современная: ночные тусовки, открытые магазины и супермаркеты. И все же чувствуется провинциальность. Одно только малое количество людей в стране увеличивает провинциальный дух. Ну, например, газеты не могут развернуться в полной мере, даже газеты хорошего качества. Малый тираж — малая прибыль. Мало денег — меньший размах.
А может, это говорит во мне российская привычка к удушающему гигантизму?…
II
Хожу по улицам, слушаю быструю ивритскую речь, вспоминаю тихую Санину или Машину манеру говорить — почти неслышное журчание неизвестных мне слов и звуков совсем чужого языка — и не устаю удивляться.
Неужели этот язык меньше чем за сто лет из мертвого, религиозного, чисто служебного стал таким же полноценным, как и все прочие — веками видоизменявшиеся, эволюционировавшие вместе с ростом цивилизации, взаимопроникновением народов, появлением новых религий, жизненных установок и технологий? Неужели язык, питавшийся только неизменным ритуалом, отлученный от быта и жизни, не выходивший за рамки молитв и религиозных книг, принципиально не менявшийся (не имевший права меняться!) все две тысячи лет, сумел сегодня оказаться столь же полнокровным, игручим и двусмысленным, столь же полным синонимов и иносказаний, как и те, что вечно менялись и постоянно впускали в себя инородных пришельцев — и слова, и звуки, и смысл?!
Или это опять мое самодовольство? — ведь это все же и мой язык. Исторически мой — как Израиль моя историческая родина. Выходит, самодовольства моего хватает и на сегодняшнюю, “географическую”, мою родину, и на историческую…
Но ох уж, эта “географическая” моя родина! Боюсь, что с развитием событий места “чужим” в России просто не останется. Тогда наш путь — только на родину историческую. И еще боюсь, что тень евреев — антисемитизм — грозит накрыть не только Россию и не только наш континент. Как в известной сказке, тень преобразится в самостоятельное тело. Евреев не будет, но тень их останется. Тень овеществится и падет совсем на иных “чужих”, найдет себе нужных “чужих”. И бояться надо будет эту “тень” всем — не только евреям.
Гонитель других народов всегда приносит несчастье своему. Какой уж раз я думаю об этом. У Козьмы Пруткова сказано: “Человек, взгляни на яйца муравья — они больше породившей их твари, такая картина послужит тебе изрядным уроком”. Не скажу, что антисемитизм мощнее, чем то наследие еврейства, которое стало достоянием всего человечества. Но дальше — хуже, и разрушительность юдофобства в последствиях своих обещает быть много ужаснее всего совершающегося сейчас, как бы ужасно это “сейчас” порою ни было.
… Ничто, конечно, не может сравниться с рождением религии Единого Бога. И ныне это краеугольный камень всех современных цивилизаций. Только гляжу я на нынешних еврейских ортодоксов, на их, несмотря на жару несусветную, черные одежды, черные шляпы, тяжелую обувь… На их пейсы… Неужели и это Завет Господа, данный народу через Моисея?!
Народ, додумавшийся до вершин абстракции, до идеи Бога-мысли, до “не создай себе кумира”; народ, отвергнувший все формы идолопоклонства, —
Встретился с Феликсом Канделем. Он подарил мне второй том своей книги об истории евреев в России, истории преследования евреев.
Вот уж овеществление тени!.
История евреев. История России… Почему-то когда начинаешь размышлять об антисемитизме, тут же растекаются воспоминания и по времени, и по странам, и вообще на всю историю вокруг и всегда. И все время тянет меня в этих размышлениях своих перепрыгивать с судеб евреев на судьбу России — и наоборот. Переплетать эти судьбы.
В самом деле — разве то, что происходит сейчас в России, не отразится на всей территории, которая в совсем недавнем прошлом гордо именовалось “одной шестой частью суши”? Да и не только на ней, и не только на сопредельных, ближайших землях, но и на всем мире, и, уж конечно, на Ближнем Востоке? Ближний Восток неминуемо должен будет отреагировать на события в русских далях. Недаром же тираны Востока приветствовали августовский путч.
Девятнадцатый век был век-собиратель. Двадцатый — век остановки и расчленения.
А двадцать первый?…
III
В Израиле в армию идут не скажу охотно, но беспрекословно, отчетливо сознавая, что поражение может быть только одно — последнее. Война должна быть только победной, иначе все жители будут вырезаны и Израиля не станет.
Это арабы при поражении могут уйти, места для них много, их дома всюду вокруг. А у израильтян — как окончательно прояснилось в XX веке — другого места на Земле нет. Вот поэтому армия учится воевать — и только. Ничем другим не занимается: не строит, не убирает урожай, не давит своих — разве что когда защищает арабов во время волнений после очередного террористического акта.
Когда король Хуссейн решил расправиться с палестинцами, давил их танками, стрелял и резал, израильская армия получила приказ спасать людей. Израильские солдаты вывозили на автобусах тех, кто убегал от хуссейновских карателей. Многих тогда спасли. Это было в сентябре, и в ответ создалась боевая арабская организация “Черный сентябрь”. По прошествии нескольких лет эта группа участвовала в убийстве израильской делегации на Олимпиаде в Мюнхене…
Самая тяжелая для Израиля война — война за независимость в 1948 году. Когда англичане были против. Когда не было еще своей армии. Когда у новорожденного Израиля было только шесть “мессершмитов” и корабль. Корабль этот каждую ночь перекрашивался, и арабы докладывали своим командирам, что у евреев целый флот. На корабле была одна пушка, да и та на колесах, так что отдача при выстреле весьма отражалась на окружающих. Пушка эта сохранилась чуть ли не с наполеоновских времен, и в конце концов во время одного выстрела вместе со снарядом улетел и ствол. Так, по крайней мере, рассказывают.
В ту войну погибло шесть тысяч израильтян — шесть из шестисот тысяч…
Израильтяне отчетливо понимают, что для них всех означает поражение. И как только начинается война или любая заварушка, чреватая войной, израильтяне, живущие и работающие где-то за границей, со всего мира несутся, летят, плывут, бегут домой защищать страну, семью, детей.
Мне рассказывали об одном хирурге, имевшем свою собственную частную клинику в Италии, но упрямо остававшемся израильским гражданином — чуть только начинал куриться ближневосточный вулкан, он оставлял больных на своих помощников и тотчас улетал “домой”…