Прогулки с бесом. Том первый
Шрифт:
– Нет. Обложенные врагом жители Ленинграда продолжали оставаться "стойкими совецкими гражданами", а оккупированные звание "совецкие" теряли автоматически. Если об умерших в блокаду жителей до сего времени призывают печалиться - оккупированных и умерших от голода не поминают.
– Вывод?
– Массовых голодных смертей оккупированных не было, но кто не позволял умирать - привычное умолчание.
– "Чуть не застрелили..." - хотели застрелить - застрелили, кому спрашивать с солдат за смерть девочки из аборигенов? Убитой больше, меньше -
Непонятно: отчего враги не воспользовались извечным "правом захватчика" и позволили домовладельцам жить рядом?
"Холод сытого не берёт" - и адресуем вопрос газетной героине:
– Как выжила, чем питалась два оккупационных года? Ни два дня и не две недели, а два года! Огородом при доме? Но огород нужно чем-то засеять и дождаться урожая. Какие пищевые калории в огородной траве? Трава - она и есть трава, травою сыт не будешь... Вегетарианка? Как, где и чем добывала пропитание?
– Мерзкий, нехороший, "провокационный" вопрос, но и ответы не лучше:
– "Не помню, не знаю..." с отводом глаз в сторону и молчанием, и только отчаянные храбрецы (атеисты, не иначе) отвечали:
– "Святым духом" - мать стирала солдатское бельё и получала за труд прокорм.
И мыло, проклятое мыло, без которого борьба с вошью превращалась в пустое занятие, чья вошь, немецкая, или русская, беспокоит и отравляет существование - как выяснить? Национальная принадлежность вшей никого не трогала, оставалась суть "вшивая": насекомые кусались, и паразитов следовало убивать без учёта "национальности".
И оккупированные женщины шли на стирку вражеского белья с тайной, понятной, святой и праведной мыслью:
– Что-то из немецкого мыла и себе сэкономлю...
– тарифов и расценок за стирку не существовало, но за всякий труд у немцев принято платить и до сего времени.
Вот матушка и была поставлена перед выбором: "дедовы охоты на ворон, или стирать бельё оккупантам"? Всё "интервью" - не более, чем желание выложить и такие воспоминания...
– Стирка вражеского солдатского белья приравнивалась к
измене родине"?
– Полностью. Получать с врагов плату за труд худший вид коллаборационизма. Военный оставался немцем, всякий труд оплачивал, с немцем никогда и ни у кого халява не проходила, и впредь никакой вид паразитизма немец не потерпит, такой народ. Бывало, грабили, не без этого, но в массе были христианами и чтили новозаветную заповедь: "труждающийся достоин пропитания".
– Отсталый народ, не мешало направить к нашим "христианам"-работодателям, те бы выбили христианскую дурь "труждающийся достоин пропитания".
Не стирай оккупированные женщины вражеское бельё - где брать мыло на борьбу с собственными вшами? Повторись
прежняя картина - насколько русские люди оказались
крепче савецких? Или одинаковы?
– Мечтаешь о проверке?
– Мои мечты на международной обстановке не отразятся, не скажутся, без меня управятся. Ныне житие нормальное, но как поведёт себя народ, лишившись благ
– Не любят бывшие "совецкие" люди вопросы о прошлом, когда ответ из списка провокационных Неважно, что провоцировать, важно не задевать ваши промахи.
Ты, будучи до глупости откровенным, заявлял о работе отца на врагов, что де батюшка в коллаборационистах ходил, но что за порода не знал.
– Длинное слово, мудрёное... А, вдруг матерное!?
– Первый помощник врагам был француз Кола Брюньон, от него название идёт, в литературу вошёл, второй твой отец.
– Похоже, у всех потомков коллаборационистов одинаковая бухгалтерия: первый - Кола Брюньон, второй - батюшка.
– Вражеские пособники не видели себя в строю со всем савецким народом, сотрудничали с пришлыми и помалкивали. Вопрос открытый: из кого плакальщица выжимала слезу спустя пять десятков лет после оккупации?
– А с другой стороны, что могла сказать затурканная савецкими стандартами женщина, если от рождения над ней висела совецкая установка:
– Древний немец иным быть не может, но только врагом!
– времена меняются, а старьё продолжает жить. Враг не может быть иным, но только "вражеским", и сдать древнюю позицию всё едино, как "предать память о прошлом".
– Слова красивые, эмоциональные, но какова техника "предательства памяти", как предают память - ни один "патривот" объяснить не может. Займёшься?
– Примитивное, бытовое предательство памяти - вторая женитьба, или замужество.
– Интересная тема предательства, вечная обширная. Как один маленький человек, букашка, ничто в масштабах страны, может предать громадную маманю родину?
– Один предать не может, а когда единицы в миллионы объединяются картина иная.
– Если миллиону граждан предложить: "голодная смерть, или служение врагам?" - сколько наложат на себя руки, но не пойдут служить? Ага, лягут и помрут голодной смертью?
– Ну, пяток, десяток... может, сотня...
– Ни одного!
– Почему?
– Не даст умереть соображение; "вон, сосед врагам служит, работает, паёк получает, ничего, жив... Нам-то за что умирать?
– Вопрос о пропитании оккупированных при внимательном рассмотрение даёт ужасный ответ: "надо понимать, что в первое бедственное оккупационное время неизвестной продолжительности, плакальщица перебивалась воронами,
но со временем обстановка с питанием пошла в лучшую сторону, наладилась. Откуда, в каком виде явилось улучшение, что думать? Оккупанты не давали захваченным "савецким" людям умереть от голода и позволяли заработать на проживание? Вражеские холуи понятны, те за корку хлеба родину продавали, но как выживали убеждённые, стойкие советские люди, всем сердцем ненавидевшие врагов? Каким пропитанием слабую плоть поддерживали?
– Представь ситуацию: один голодный рыщет в поисках корма - тысячи сытых рядом о презренной пище не думают. Вопрос: тысячи сытых, приняв сигнал голодного, отзовутся милостью?