Проходящий сквозь стены. Рассказы
Шрифт:
Цезарь между тем был озабочен трудностями в делах. Девицам и гулякам прискучило танцевать под шарманку. Цезарю пришлось, как всем, разориться на саксофон и банджо. Несмотря на эти жертвы, мода на «Добрых соседей» шла на убыль с каждым днем. Когда наступил летний сезон, оркестр играл лишь для полудюжины парочек, а отель был вынужден сдавать номера на неделю или на день, как простая гостиница. Расходы на содержание съедали почти всю выручку.
— Мадам Дюпен, — говорил он, — вы оказались правы, и ваши предостережения не пропали
Главное в жизни — иметь прочное положение. Такой бар, как мой, на тихой улице — это несерьезно, даже с отелем наверху. И потом, не в моем характере убивать людей коктейлями. Что до питья, я питью не враг, но говорил и повторяю, что всему положен предел.
Весь летний, так называемый американский сезон Цезарь частенько уходил из бара среди дня и вел какие-то таинственные переговоры. Мужчины в заломленных на ухо котелках наведывались к нему сутра. Однажды на двери появилась табличка, сообщающая о закрытии бара.
Все это время Цезарь и Розелина, пользуясь любой отлучкой мадам Дюпен, обменивались долгими признаниями. Беседы эти воодушевляли Розелину, и ее счастье озаряло витрины с венками нежным пламенем юности. Печальные дни, омраченные сомнением, казалось, миновали безвозвратно.
Однажды вечером, ужиная вдвоем с матерью, Розелина выглядела особенно возбужденной. То краснея, то бледнея, она нервно смеялась, и лишь целомудренная сдержанность, привитая хорошим воспитанием, помогала ей совладать с волнением. Покончив с трапезой, она подала матери руку, подвела ее к окну и распахнула его настежь.
Вечерело; ласковый ветерок овевал Монмартр, с площади Тертр доносились звуки музыки. Мадам Дюпен слабо вскрикнула: на той стороне улицы золоченая вывеска «Добрых соседей» исчезла, ставни были закрыты, а над баром мягко светился номер рядом с красным фонарем.
— Моя дорогая, — прошептала мадам Дюпен, — моя дорогая…
— Цезарь хотел сделать тебе сюрприз, мама. Фонарь повесили после закрытия магазина.
Наступила минута проникновенного молчания. Мадам Дюпен, едва не лишившись чувств, влажными от волнения глазами неотрывно смотрела на фонарь:
— Будь жив твой бедный папа, как бы он тоже порадовался!
Поднявшись в ранний час, все бывшие клиентки «Добрых соседей» выстроились в ряд у дверей церкви, чтобы поздравить молодоженов.
Когда они увидели сияющую чету, выходившую из церкви, по толпе пробежал долгий восхищенный гомон, не лишенный нотки грусти, ибо многие из этих несчастных, вернувшись, увы, к своему жалкому уделу, невольно думали, что истинное счастье в этом мире достается лишь ценой хорошего поведения.
Тем временем машина увезла новобрачных и вскоре остановилась перед магазином похоронных венков, который мадам Дюпен по такому случаю закрыла. Вышедших из авто супругов приветствовали радостные крики, доносившиеся с другой стороны улицы: пансионерки номера 27 трогательно выражали веру в будущее заведения и желали счастья сквозь опущенные жалюзи.
—
После славного обеда, поданного в столовой мадам Дюпен, Цезарь и Розелина отправились через улицу к себе домой. Хотя еще не было и трех часов пополудни, их ждал приятный сюрприз: в гостиной оказалось четверо клиентов. Доброе предзнаменование!
Через год после свадьбы Розелина родила чудесного мальчика, которого назвали Фелисьеном, в честь деда. Мы не станем описывать счастье этой дружной и трудолюбивой семьи, добавим только, что Фелисьен не посрамил своих родителей, блестяще сдав много экзаменов.
Доспехи
Великий коннетабль лежал при смерти и, чуя смертный час, сказал своему королю:
— Государь, на смертном одре душа моя скорбит, жестокое раскаяние терзает ее, ибо осенью прошлого года, вернувшись из военного похода, я склонил королеву изменить супружескому долгу.
— Хорошенькое дело! — вскричал король. — Да если бы я знал!..
— Я вижу, ваше величество никогда не простит мне…
— Э-э, согласитесь, Гантюс, дело-то весьма щекотливое… С другой стороны, раз вы умираете…
— О ваше величество, вы так великодушны! Случилось это вот как: выйдя из караульного зала и еще не успев снять доспехи, все во вмятинах от ударов, полученных в боях на службе вашему величеству, я заблудился и бродил по дворцу в поисках выхода. Тут-то я и встретил ее величество — она сидела у камина и что-то вышивала на тонком белом полотне.
— Наверно, рубашку мне на день рождения… две цифры в гирлянде из ромашек?
— О государь, мне так неловко… но это и вправду была та самая гирлянда. Я, солдат, не так часто бываю при дворе и потому не сразу узнал нашу милостивую повелительницу в очень красивой, статной молодой женщине с таким нежным лицом…
— Хватит, Гантюс, ваши похвалы попахивают кощунством!
— Я спросил у нее, где выход, она ответила с восхитительной любезностью, и тогда я галантно заговорил с ней и стал — проклинайте меня, как хотите, государь, — стал слегка с ней заигрывать. Признаться, латные рукавицы я к тому времени уже снял. Но разве мог я догадаться…
— Если не знаешь, можно ошибиться, — согласился король.
— Королеву подобные вольности, никак не предусмотренные придворным этикетом, весьма удивили, но обороной ей служила лишь прелестная стыдливость. Лицо ее залилось краской, я же как истинный вояка упорно стремился к цели и продолжил штурм. Ну, ваше величество знает, как это бывает…
— Да уж конечно, распускать руки — дело нехитрое. Но позвольте, вы же сказали, что на вас были боевые доспехи?
— Увы, государь…
— Ха-ха!