Проиграем?

Юнина Наталья

– Красиво.

– А шкаф как тебе?

– Я не просила его покупать. Зачем вообще было тратить деньги? Все равно же хозяйке его надо оставлять.

– Надо жить здесь и сейчас, а не думать о будущем, которого может не быть. Что-то я еще хотел сделать.

– Поесть. Я сделала запеканку.

– Запеканку? Я вообще-то ждал твоих писюнчиков, когда собирал шкаф.

– Посикунчиков.

– Да пофиг, как они зовутся.

– Ну раз ждал, надо было четко сказать, что хотел, я не ясновидящая. Пойдем есть.

– Нет. Я что-то еще хотел сделать. Точно, люстра.

Подхожу к очередной коробке,

распаковываю и достаю очень даже симпатичную люстру. Я бы сказал, девчачью.

– Леш, зачем это все? Я не просила, – вздернув нос, недовольно произносит Женя. Ну что за девчонка такая, я ей приятно хочу сделать, а она лицо кривит в ответ.

– Потому что я так хочу, такой ответ тебя устроит? Не надо сверлить в моем лбу дыру. Раз ты свободна, распакуй коврик и расстели около кровати.

– А помнишь ты сказал, что если у меня будет что-то в комнате то, что тебе не нравится, ты развернешься и оставишь меня в покое? О чем ты тогда говорил?

– О ковре на стене. На дух не переношу этот советский кошмар.

– То есть, если бы у меня он был, ты реально бы ушел?

– Скорее всего, да. Может быть, потом вернулся, но это сильно бы подкачало веру в наличие у тебя вкуса.

– Офигеть.

– Не офигевай. Ну что, – притягиваю к себе Женю за плечо. – Симпатично? Тебе нравится?

– Нравится, – нехотя соглашается Женя. Упертость девяносто девятого уровню. А, впрочем, не мне об этом говорить. Не мне.

– Чего-то все-таки не хватает…

– Не выдумывай. Всего хватает, пойдем кушать, а то все остынет.

– Я понял, чего не хватает – горшка. Точно, сюда нужен горшок.

– Нет уж, спасибо, горшка мне еще здесь не хватает. Если тебя так раздражает мой запрет писать в раковину, уж лучше делай это в нее, чем еще горшок тут ставить. Бред какой-то, – несколько секунд смотрю на нее неотрывно, пытаясь сохранить серьезное лицо.

– Не хотелось бы тебя расстраивать, но я все равно хожу в раковину, несмотря на твои запреты. А горшок я имел в виду цветочный. С какой-нибудь фиалкой, лилией или что-то в этом духе, которые стоят хрен знает сколько лет.

– Ясно.

– Все, пойдем есть, а то я смотрю у тебя кровь так и не прилила к голове, вся во врата рая укатила.

– Да иди ты, – отмахивается Женя, едва скрывая улыбку.

***

– Подожди, ты разве не останешься? – не скрывая разочарования в голосе, спрашивает Женя, как только я начинаю надевать обувь.

– Нет, у меня дела.

– Ясно. Завтра у меня смена.

– Я помню. Больше ничего не хочешь мне сказать? – смотрю в упор на Женю, теперь уже я испепеляю ее взглядом. Ну скажи, ты ж девочка, в конце концов, неужели не хочется хотя бы намекнуть на свой день рождения?

– Нет. А ты завтра придешь? – да ты ж моя хорошая. Ну скажи просто «приди ко мне и отхеппибезди, а еще лучше не уходи и начни хеппибездить уже через пару часов». Нет, не скажет. Равно как и я не скажу то, что она хочет от меня услышать. Поразительное дебильное упрямство с обеих сторон.

– Вряд ли получится.

– А заедешь за мной после работы?

– Думаю, да.

– Ну ладно, тогда до завтра.

Глава 29

– Офигеть,

какая ты красивая, – восклицает сестра, как только мы подходим к сестринской. Открываю дверь и пропускаю ее вперед. Сама же не могу скрыть улыбки в ответ на ее неприкрытый восторг. – А туфли-то какие. Класс. А тебе разве удобно в таких ходить?

– Не поверишь, но, да, удобно, – усаживаюсь к Тае на диван, демонстративно поднимаю ноги, показывая туфли во всей красе.

Никогда не понимала любви к обуви, тем более к каблукам. Но увидев недавно эту красоту ярко синего цвета, я влюбилась в них с первого взгляда.

– С днюшкой тебя, – протягивает мне пакет. – Это мамин подарок.

– Спасибо.

Распаковываю пакет, в котором оказывается белоснежное летнее платье, судя по всему, с пышной юбкой. Очень красивое. Чувствую, что я потихоньку превращаюсь в шмоточницу.

– Но это же твой подарок, зачем маму сюда приплела?

– Неа. Мы его правда с мамой покупали. Причем она сама настояла. Там в пакете еще открытка от нее в конвертике, – сказать, что я в шоке – ничего не сказать. – А мой подарок вот, – достает из пакета сумочку. – Будешь еще красивее.

– Неожиданно. Спасибо.

Вот уж не думала, что когда-нибудь получу открытку от мамы. Тем более с таким содержанием.

«Когда ты родилась, я была безумно счастлива вместе с твоим папой. Я не хотела, чтобы все повернулось вот так. Прости за тот случай. Я была не права. Что бы между нами ни произошло, я все равно люблю тебя. С днем рождения.

Мама»

Перечитываю трижды, чтобы осознать написанное. С ней точно все нормально?

– Как дела дома? – осторожно интересуюсь я.

Уже полтора месяца я ожидаю подвоха от Стаса. Надоело задавать Тае один и тот же вопрос, но я не могу поверить, что все хорошо. Возможно, это паранойя, но ничего не могу с собой поделать.

– Все так же. Как в кино. Как Стас вернулся, мама превратилась во что-то образцово-идеальное. И Стас туда же, какой-то приторно-слащавый. Короче, идеальная семейка. Я даже скучаю иногда по ворчливой маме. Жень?

– А?

– Ну расскажи что-нибудь этакое о твоем Леше.

– Например?

– Носы. Носы при поцелуе не мешают?

– Не задумывалась. Вроде не мешают.

– А язык чужой непротивно во рту держать?

– Непротивно.

– А слюни? Слюней много?

– Немного.

– Класс. А это вы уже делали?

– Тась.

– Ну чо такого?

Обсуждать секс со своей десятилетней сестрой – это уж совсем дурацкая затея. Не могу же я ей сказать, как все обстоит в реале. Даже если бы ей было уже восемнадцать, я бы не решилась рассказать о том, что мне нравится секс. Да что там нравится, иногда я напоминаю себе какое-то похотливое животное. Сколько раз за эти полтора месяца мы им занимались? Со счета сбилась. И ладно, если бы как нормальные люди в постели, так нет же. Как-то после пляжа тянет на какие-то странные места. После вчерашнего секса в машине до сих пор стыдно. А если кто-то видел нас? Частенько противно от самой себя. В подкорке с детства четко отложилась мысль, что секс – это грязно. И чувство вины после него так или иначе пробирается. Идиотизм какой-то. Не понимаю, как от этого избавиться. И хуже всего, что Зорин об этом как-то узнал. От этого становится еще более неприятно.