Проигравший из-за любви
Шрифт:
— Папа, я должна сделать тебе несколько чехлов на стулья, — сказала Флора и немедленно купила несколько фунтов берлинской шерсти и дюжину ярдов холста. Чехлы для стульев строчились со скоростью ста или около того швов в день. Тем временем в гостиной на Фитсрой-сквер появился уж совершенно никчемный турецкий ковер, разбитый островками стульев и столов; все это было очень старомодно и совсем не подходило к дому. В комнате находились также широкий стол из красного дерева, четыре старинных стула из черного дерева с резными спинками, шесть стульев из палисандрового дерева, украшенные желтой медью, более или менее современная софа, письменный стол у задней стенки гостиной, где мистер Чемни писал письма и читал газеты. Лишь
Флора стояла у клетки и наблюдала за канарейками, когда Гуттберт Олливент увидел ее первый раз. Ее отец отсутствовал во время его прихода и поэтому доктор Олливент решил увидеть молодую леди, не желая терять времени, затраченного на поездку в район Фитсрой, находящийся в значительном удалении от района его обходов на Мэйфеерской дороге, где были узкие улочки, маленькие дома с живущими в них старыми девами, полными стареющими холостяками, губящими себя обжорством и выпивкой. Он поднялся наверх, повторяя строчки из поэмы о девушке с берегов Дав, улыбаясь про себя сентиментальности матери и обещая себе самому не быть сентиментальным. Слуга открыл перед ним дверь в гостиную, и доктор Олливент зашел без объявления и увидел ее — Флору Чемни, которая, нагнувшись к клетке, занималась совсем увядшими канарейками.
«Все-таки моя мать была права, — думал он, признавая ее слова и глядя на Флору. — Она самая милая девушка, которую я мог видеть за всю свою жизнь».
«Милая» — это было слово, которое непроизвольно возникало у людей по отношению к Флоре Чемни. Маленький овал лица с большими серыми глазами, темные ресницы и брови с красиво наложенными тенями, густые каштановые волосы, обрамляющие прекрасный лоб, длинная тонкая шея, очень стройная фигура, точеные руки и ноги — в общем, скорее нежный, нежели яркий образ. Серое платье из мериносовской шерсти, узкий стоячий воротничок, голубая ленточка, свободно повязанная на шее — все это так шло ей. Но была еще у нее необычайная грация и мягкость, что напоминало Гуттберту Олливенту картину Груса, продававшуюся у Кристи и Мэнсана за одиннадцать тысяч фунтов стерлингов. На ней была изображена девочка, гладящая голубя.
Доктору не пришлось представлять себя самому. Флора подала ему руку и искренне улыбнулась.
— Вы можете быть только одним человеком на свете, — сказала она, — поскольку мы не имеем других друзей. Вы — доктор Олливент.
— Да, я доктор Олливент. И я очень рад, что вы считаете меня своим другом.
— Вы бы этому не удивились, если бы слышали, как о вас рассказывает папа. Он никогда не устает говорить мне о своем старом добром приятеле, каким вы были в грамматической школе Хиллерсли. Вы были просто вундеркинд в учебе. Если бы папа не говорил мне так много о ваших симпатиях к нему, я бы стала даже бояться вас.
— Бояться меня? Но почему? — спросил он, глядя на нее со скрытым восхищением и думая о том, что если бы он женился раньше, то мог бы иметь такую же дочь. А сейчас вряд ли у него может быть такая дочь.
— Потому что вы очень умный. У мисс Мэйдьюк, —
— И после этого вам не нравятся умные люди? — спросил доктор, ласково улыбаясь услышанному.
— Мне они очень нравятся, но только, когда они хорошие.
— Музыкальны, например, или артистичны? — спросил он, сознавая, что он не способен ни к тому, ни к другому.
— Да, я люблю музыкальных людей и мне нравятся художники. Их живет так много по соседству с нами, а мы никого не знаем. Например, рядом с нами живет молодой человек, который, должно быть, талантлив, как Рафаэль, по крайней мере, у него волосы такие же, как у Рафаэля, и греческий нос.
— Я заключаю, что наука интересует вас менее?
Мисс Чемни сделала на лице гримасу, как будто эта мысль была для нее почти противной.
— Что могут вообще значить паровые двигатели, ткацкие станки и другие такие штуки? — спросила она с непосредственной детской решимостью, что делало ее наивные высказывания даже приятными для восприятия.
— Наука — это гораздо больше, чем просто паровой двигатель. Но вряд ли можно ожидать, что молодая леди заинтересуется этим, так же, как вряд ли можно ожидать, что цветок знает свое латинское название или ботанику. А я вижу, что вы любите птиц.
— Я пытаюсь составить им компанию, — ответила она, — пока папы нет. Но я нахожу это занятие скорее утомительным. Они кладут свои головы набок и чирикают, когда я разговариваю с ними, но когда мы на расстоянии, они перестают щебетать. Я уж действительно думаю, что попугай более интеллектуален, хотя издаваемые им звуки немузыкальны.
Попугай, который в течение разговора периодически скрипел, издал в этот момент особенно громкий звук, как будто в знак согласия.
— Я дала им имена своих любимых героев, — сказала Флора, глядя на канареек, — но боюсь, они не совсем могут их различать. Тот маленький толстяк с хохолком на голове — Викэ Вэйкфилд, тот, с черными крыльями — Гамлет, та маленькая бойкая птичка — Дэвид Копперфильд, яркая желтая птица — это Принц, который нашел в лесу спящую красавицу. Я не думаю, что он имел какое-то определенное имя в этой сказке, не правда ли? — спросила она, обращаясь к доктору так, как будто его познания в области сказок были совсем свежими, — поэтому я называю его Прекрасный Принц. Остальные — тоже сказочные принцы.
— И у вас никого не бывает, кроме птиц, когда отец отсутствует?
— Никого. Папины старые друзья — люди, которых он знал в детстве, живут в Девоншире. Он говорит, что у него нет желания встречаться с ними, поскольку у него не было большой привязанности к ним. Правда, у меня есть мои школьные подруги, и папа сказал, что я вполне могу встречаться с ними. Но, когда я шесть месяцев назад пошла к мисс Мэйдьюк, то там уже не было моих любимых подруг, а у меня не хватило смелости пойти к ним домой, чтобы найти их. Я должна была бы встретиться с их мамами и папами. Это конечно глупо, но у меня такой страх перед незнакомцами.
— Однако вы, кажется, совсем не испугались меня, когда я так неожиданно вошел сюда.
— О, это же совсем разные вещи. Папа так много мне рассказывал о вас, и ваша мама была так добра ко мне. И вы действительно выглядите как старый друг.
— Надеюсь, что всегда буду таким.
— Это так здорово, что вы доктор и что вы сможете помочь здоровью моего отца. Последнее время он не очень хорошо себя чувствует. Но ведь вы поможете ему, правда?
— Я сделаю для него все, что может сделать наука, чтобы помочь ему, — бодро ответил доктор.