Проигравший получает все
Шрифт:
– Но мы, наверное, что-то сможем сэкономить… – пробормотал Расплетин, сам смутившийся оттого, что его запредельная сумма не вызвала возражений.
И вдруг лицо проектировщика изменилось.
– Что ты делаешь! – вдруг заорал он, вскочил и подбежал к окну.
Велихов повернул голову.
За окном парнишка лет четырнадцати, проходивший мимо стоянки, вдруг ударил чем-то железным в боковое стекло машины Расплетина. Разлетелись стекла.
Пацан засунул руку в отверстие, выдернул из машины антирадар и пустился
– Сволочь! – в голос заорал Расплетин и выскочил из кабинета.
Велихов, подойдя к окну, видел, как тот выскочил на крыльцо и помчался за стремительно убегавшим мальчишкой.
Все вещи Расплетина остались в кабинете.
Запыхавшийся, раскрасневшийся и донельзя раздосадованный инженер-строитель вернулся спустя пятнадцать минут.
– Ну, догнал? – с участием спросил Велихов. Расплетин развел руками.
– Утек, гад, через стройку убежал!
– Вот мерзавец! – искренне возмутился Велихов.
Затем они вместе с дизайнером повозмущались разгулом преступности вообще, подростковой в частности, а также распоясавшейся, во всех смыслах этого слова, молодежью. Чрезвычайное происшествие, как это обычно бывает, казалось, сблизило их. Андрей, как мог, успокаивал Расплетина. Заставил выпить еще чашечку кофе, а затем вручил сотню долларов наличными в качестве аванса. Долго жал руку и ласково трепал по плечу. Вряд ли они больше когда-нибудь увидятся.
Вскоре, на полчаса раньше назначенного срока, в приемную Велихова прибыл алчущий работы инженер Федорчук.
– Скажи, что меня срочно вызвали к клиенту, – сказал Велихов секретарше, когда та явилась доложить о посетителе. – Извиняйся перед ним, но меня сегодня больше не будет. А завтра я уезжаю в командировку. Проси его позвонить через две недели. А сама больше никогда с ним не соединяй. Все поняла?
– Конечно, Андрей Евгеньевич, – тонко улыбнулась секретарша.
– Ну и умничка.
Зачем Андрею, в самом деле, теперь был нужен этот Федорчук. У него, может, даже загранпаспорта нет.
Запасной план не пригодился. Основной сработал блестяще.
Во внутреннем кармане у Андрея лежал загранпаспорт на имя Станислава Расплетина, столь опрометчиво оставленный им, вместе с другими документами, в кабинете Велихова на время погони за мальцом.
Андрей открыл его, внимательно осмотрел фотографию Расплетина и еще раз порадовался ее сходству с его, велиховским, фото. Небольшие погрешности закроют велиховские усы и борода.
А так – просто одно лицо.
«Надо встретиться вечером с пацаном и отдать ему обещанные две сотни, – подумал Велихов. – А антирадар пусть оставит себе».
…Наутро Велихов вылетел в Амстердам. В его багаже, за подкладкой чемодана, имелось два паспорта на имя граждан России: Станислава Расплетина и Михаила Королькова.
Глава 6
Таня проспала до обеда.
Ни разу в жизни она еще не спала так глубоко.
И ни разу в жизни не просыпалась в таком ужасе.
Сердце бешено колотилось. Ей казалось, что произошло что-то трагическое, отвратительное, непоправимое.
Рывком Таня села на кровати.
В квартире было тихо. Мамочка, Юлия Николаевна, трепетно оберегала Танечкин сон. Она отключила телефон и даже отсоединила дверной звонок – не ровен час, начнет ломиться заполошная соседка. Сама в комнату, где спала Таня, даже не заглядывала.
Возилась на кухне. Поставила тесто. Потом сбегала на рынок за фруктами.
Когда тесто взошло, принялась лепить Танюшкины любимые пирожки с абрикосами.
Лишь одного заботливая мама не предусмотрела: в комнате, где отдыхала дочка, осталась газета, которая обвиняла Татьяну в убийстве. Так что когда она – в ужасе, с колотящимся сердцем – проснулась, первое, что она увидела, была та самая, сложенная вчетверо, газетка.
Таня потянулась к ней – в надежде, что, быть может, ужасная публикация ей приснилась. Равно как эта кошмарная тюрьма, где она провела почти сутки.
Заметка была на месте.
Таня еще раз пробежала ее глазами – так человек по какому-то мазохистскому свойству натуры бередит иной раз свою рану. Все слова, разумеется, оказались на тех же самых местах: « Она обвиняется в жестоком убийстве… В припадке ревности Садовникова взяла нож и нанесла Ольге К. несколько жестоких у даров…Садовникова не перенесла измены и убила ни в чем не повинную девушку…»
Оглушенная тяжелым дневным сном и ужасным несчастьем, свалившимся на нее, Таня выползла на кухню. Глаза у нее были на мокром месте.
– Просну-улись, – ласково протянула мама, поворачиваясь к ней от противня с уже готовыми румяными пирожками.
– Ах, мамми, – вздохнула Таня, потом подошла к Юлии Николаевне, уткнулась в ее плечо и зарыдала.
Мамми обняла ее и только ласково приговаривала: «Ну-ну… Ну-ну, маленькая…» В голосе ее тоже звучали слезы. Потом, когда Таня немного успокоилась, Юлия Николаевна чуть отстранила ее:
– Все будет хорошо, – сказала она абсолютно убежденным голосом. – Ты же не виновата? Не виновата. Значит, разберутся. Если следовательша – такая дурочка, значит, Валерий Петрович разберется. Этот детектив – как его там? Паша Синичкин? – разберется. Валера сказал, что лучше детектива нам не найти.
Значит, они найдут убийц. И еще перед тобой извинятся. И МУР, и газета. И по шапке еще получат. Поувольняем их всех. Это я тебе обещаю.
Таня засмеялась сквозь слезы. Она хорошо знала способности, которыми обладала мамми в смысле борьбы за справедливость.