Проигравший. Тиберий
Шрифт:
Тиберий тоже часто писал сыну, но это не было ответом на его послания. Это были новые распоряжения, составленные в унизительной для Друза форме сухих приказов, вроде тех, что хозяин мог отдавать своему рабу-управляющему. Распоряжения были противоречивыми, одно отменяло другое. Тиберий словно забавлялся с сыном, как кошка с мышью. Он вдруг отзывал его в Рим якобы для срочного и важного дела, но стоило Друзу, все бросив, мчаться на зов, как в пути его встречало следующее письмо, в котором сухо сообщалось, что нужда в присутствии Друза отпала и он может возвращаться к своим не выполненным до сих пор обязанностям. А вернувшись в Таррацину, где он устроил себе резиденцию, Друз находил новое послание отца: ему, например, предлагалось объехать Лацию и проверить
Он постепенно начал впадать в отчаяние. Никаких объяснений от Тиберия добиться он не мог, некому было даже пожаловаться на жизнь. Прежние друзья, всегда охотно составлявшие ему компанию, отворачивались от него: у всех находились вдруг неотложные дела в Риме или еще где-нибудь, они уезжали один за другим. Друз пытался выяснить у оставшихся в столице знакомых, что происходит, но ничего не узнал, кроме того, что за его перепиской ведется слежка. Словно нарочно издеваясь над ним, Сеян, перехвативший письмо Агриппины, вымарал в нем самые важные места — и в таком виде позволил письму добраться до адресата.
О, если бы жив был Германик! Если бы живы были все остальные: Гай, и Луций, и Постум… Несчастный Постум!
Когда-то он был влюблен в Ливиллу. И Друз радовался, что сумел обставить сводного брата и забрать Ливиллу себе. Как странно и дико теперь об этом вспоминать.
Друз никому не был хорошим братом. Он не очень переживал по случаю смерти каждого своего родственника. Куда важнее для него была личная жизнь, личное спокойствие и благополучие.
Он никогда еще не оказывался в такой опасности, усугубленной муками одиночества. Вспыльчивый от природы, он не сразу смирился со своим новым положением изгоя и, даже несмотря на то, что все его оставили, еще пытался думать о том, как победить своих врагов. Он даже хотел доплыть по морю до побережья Галлии, а оттуда — добраться до Рейна, где стояли легионы, которыми он когда-то командовал. Но и такой отчаянный поступок вскоре ему самому стал казаться бесполезным: солдаты не поддержали бы его. Для них он был сыном Тиберия, а Тиберий никогда не пользовался солдатской любовью.
Друза иногда стали видеть плачущим — если заставали врасплох. Он забросил все дела, на издевательские приказы Тиберия никак не реагировал.
Тиберий этим сразу воспользовался. Он поднял в сенате вопрос о досрочном лишении Друза трибунских полномочий — раз он не желает повиноваться императору. И сенат, разумеется, не стал возражать.
Узнав о своем разжаловании, Друз собрался и отправился в Рим. В конце концов, у него оставалась последняя надежда — он добьется встречи с отцом, поговорит с ним начистоту, докажет свою полную невиновность и попросит, как о большой милости, о том, чтобы отец, дав ему развод с Ливиллой, отпустил его в деревню, где он обязуется жить тихо и незаметно.
Но Тиберия в Риме не оказалось, а на следующий день после приезда Друз заболел. Он ослабел, кашлял, совсем ничего не мог есть — налицо были все признаки скоротечной чахотки.
Друз лежал в комнате, расположенной в дальнем конце дворца Тиберия. Ему становилось все хуже, несмотря на старания врачей, которые успешно лечили императорскую семью. Он каждый день спрашивал: не вернулся ли Тиберий? Наконец ему сообщили, что — да, вернулся, но сильно занят. Несмотря на занятость отца, Друз попросил, чтобы ему передали просьбу сына: встретиться в последний раз. Он ни о чем не станет просить, кроме прощения, потому что умереть, будучи не прощенным отцом, оказывается, вдвойне тяжело. Он ждал, каждую минуту ждал, что Тиберий придет к нему, но не дождался.
Только поздним утром слуги обнаружили холодное тело Друза Младшего. Очевидно, ночью он сполз с постели и хотел выбраться из комнаты. Зачем — неизвестно. Но не смог переползти через высокий порожек.
По случаю кончины единственного сына Тиберий произнес в сенате речь. Он показал, что не держит на Друза никакого зла и даже готов отдать должное его заслугам. Речь эта получилась спокойной, без излишней чувствительности
Похороны Друза Младшего были гораздо более пышными, чем похороны Германика, но жителей поглазеть на них пришло гораздо меньше. Видимо, многие так и не смогли полюбить Друза по причине тех самых его недостатков, упомянугых Тиберием в своей надгробной речи.
Тиберий и вправду легко справился с горем. Когда в Рим, прослышав о смерти Друза, прибыла делегация из города Или-она, наследника древней Трои, и эти греки выразили императору сочувствие, Тиберий с достоинством ответил им: «А я, уважаемые, глубоко сочувствую вам по поводу смерти вашего Гектора».
Любое выступление в сенате, любое послание сенаторам Тиберий обязательно сопровождал жалобами на усталость, возраст, плохое здоровье и интриги со стороны ближайших родственников — го есть Агриппины. Все чаще Тиберий заявлял, что хочет уйти на покой, что бремя власти слишком тяжело для его старых плеч.
Вместе с тем от него не поступало никаких конкретных предложений. Все было как в самом начале — жалобы, сетования, отговорки на словах и постоянная, неутомимая работа, направленная на уничтожение врагов и укрепление личной власти.
Он применял нехитрую, но безошибочную тактику: сначала мутил стоячую сенатскую воду и потом в этой мутной воде вылавливал именно ту рыбу, которая была ему нужна. Так, вскоре после смерти Друза Младшего, он представил сенату сыновей Германика — Нерона и Друза. Произнес пространную речь. Злая судьба, сказал он, отняла у него законного наследника. И надежды Тиберия отныне покоятся на этих двоих юношах, которые уже оба отметили свое совершеннолетие. Сенаторы были взволнованы таким поворотом событий: ведь, назначая сыновей Германика себе в преемники, Тиберий как бы давал понять, что примирился с Агриппиной и не собирается ее больше преследовать, ну а вместе с ней — и ее друзей, разумеется. Но потом, не давая сенаторам опомниться и как следует все осознать, Тиберий перешел к рассуждениям о государственном устройстве вообще. Он-де давно мечтает только об одном — возродить республику, и давно готовится к этому шагу. И недолго осталось ждать: старость и болезни понемногу истощили его силы, он вот-вот попросит об отставке и передаст власть консулам. Так что никто не понял, чего же он хочет — передать императорский титул кому-то из сыновей Германика или упразднить единовластие. На всякий случай сенаторы призвали Тиберия не выпускать бразды правления из рук: это нанесло бы государству непоправимый ущерб.
Он и не собирался выпускать бразды. Кстати, на том же заседании сената он предложил, чтобы закон об оскорблении величества был дополнен еще несколькими положениями — о наказании не только тех, кто без должного почтения упоминал имя Августа, но и таких, кто вольно или невольно наносил оскорбление и ему, Тиберию. Он сослался на один пример такого оскорбления: в городе Ноле местный житель воздал Тиберию почести в тот самый день, в какой когда-то они были оказаны Августу. Возможно, этот человек искренне уважал своего императора, но, сам того не понимая, совершил преступление, ужасное вдвойне — так как оскорблены были сразу двое великих: и Август и Тиберий. Он назвал сенату имя преступника, и сенаторы единогласно вынесли незадачливому почитателю заочный смертный приговор. Имущество казненных по обвинению в оскорблении величества становилось отныне собственностью императора, а доносчики получали установленную награду, то есть им как бы давалось понять: хочешь больше заработать — делай больше доносов.