Проигравший. Тиберий
Шрифт:
Пизон и Планцина поселились в своем доме, ожидая суда и вмешательства Тиберия и Ливии.
Тиберий же медлил с судом: он боялся, что при разбирательстве дела всплывут нежелательные факты. Просто так объявить Пизона невиновным было нельзя — это могло послужить сигналом к началу бунта. Но волнений также не избежать, если Пизон, спасая себя и супругу, начнет выставлять Тиберия и Ливию главными виновниками. Тиберий был и растерян и одновременно взбешен. Зачем этому идиоту Пизону потребовалось появляться в Риме? Только для того, чтобы показать всем, каким доверием императора он пользуется? Ему бы отсидеться где-нибудь, пока не утихнет шум вокруг Германика! Может быть, удалось
Стремясь найти выход из трудной ситуации, Тиберий предложил сенаторам, чтоб расследование дела и все допросы Пизона проводил один человек — Валерий Мессала. Он надеялся, что глупость Мессалы, вошедшая даже в поговорку, превратит процесс в затяжной и запутанный спектакль, не лишенный забавности. Но сенаторы единогласно отвергли кандидатуру Мессалы, не боясь его этим обидеть: дело было слишком серьезное, народ сразу бы раскусил, что из суда устраивают фарс. Впрочем, Мессала даже и не заметил, что ему нанесено оскорбление. Большинство сенаторов стали требовать от Тиберия, чтобы расследование вел лично он. Тиберий отказывался, ссылаясь на то, что он — лицо заинтересованное, да к тому же уже стар и слаб (обычная его присказка в сенате), и потому не сможет выдержать напряжения этого процесса. Выбор председателя суда продолжался.
Тут и до Пизона дошло, что Тиберий вовсе не горит желанием защищать его. Он начал нервничать, обратился к нескольким сенаторам, которых хорошо знал, с просьбой взять его дело. Но бывшие знакомые шарахались от Пизона, как от чумного, и если удостаивали его отговорками, то самыми смехотворными — ему стало ясно, что от него отвернулись все и общественным мнением он давно приговорен.
Пизон уже не мог никуда бежать — он очутился в ловушке. Он заметался, ища спасения, — и прибежал к Тиберию, добившись у него аудиенции. И, оставшись с ним с глазу на глаз, сообщил, что у Планцины есть один небольшой, но очень важный документик, который может спасти его, Пизона, жизнь. Тиберий презрительно спросил, что же это за документик, и узнал, что это письмо Ливии Планцине с прямыми указаниями от имени Тиберия, то есть официальное разрешение на убийство.
Пизон совершил ошибку — страшную, но не последнюю в жизни. Тиберий перепугался и разозлился на мать. Оказывается, Пизон был еще опаснее, чем думалось. Огласи он в сенате это письмо — и в тот же день Тиберия с Ливией крючьями сволокут по лестнице Гемоний в Тибр — и никто в Риме пальцем не шевельнет, чтобы помешать наказанию такого немыслимого злодейства, как заговор против всенародного любимца Германика. Сделав над собой чудовищное усилие, Тиберий постарался успокоить Пизона тем, что пообещал ему всяческую поддержку, и тем, что сам возглавит разбирательство — и поскорее выпроводил его. После этого бросился во дворец Ливии.
Та была перепугана не меньше Тиберия: еще ни разу в жизни она не видала сына таким свирепым.
Тиберий и не скрывал своей ненависти.
— Сумасшедшая старуха! — грозил он матери сжатыми до хруста костлявыми кулачищами. — Кто просил тебя писать, когда можно было сказать словами? Все, все может погибнуть! Понимаешь ты это, старая дура? Вся моя жизнь, все мои труды и мучения — все зря! Единственное,
Но Ливия все же оставалась Ливией — она сумела быстро справиться с испугом. Выпрямившись во весь рост, она грозно сверкнула глазами на сына, и Тиберий осекся.
— Еще одно слово из твоей грязной пасти — и ты пожалеешь! — прошипела она. — Как ты посмел так говорить со мной? Труды! Это я сделала тебя тем, кто ты есть сейчас, мерзавец! И стоит мне моргнуть — от тебя останется куча грязного мяса! Забыл про письма Августа?
Тиберий тяжело дышал, сверля Ливию взглядом, но постепенно успокаивался. Его руки обессиленно повисли, глаза словно подернулись мутью. Казалось, он перестал видеть.
— Вот так-то лучше, — сказала Ливия, — Я вижу, ты немного расстроен, сынок. Что ж, я действительно виновата — но ты уж прости свою старую мать. Про какое письмо ты говорил?
Тиберий потер лицо, чтобы привести в порядок мысли, которые словно разбегались в разные стороны. Наконец проговорил:
— У Планцины. Твое письмо. Она сохранила. Пизон хочет… Он покажет его сенату…
— О, — Ливия оживилась, — это еще не так страшно. Планцина по-прежнему верна мне и ценит мою дружбу. Я сегодня же поговорю с ней. А ты поговори с Пизоном.
— Он мне не поверит. Он уже не верит.
— Поверит, раз хочет жить. Его спасение в нас, если только мы останемся вне подозрений. Но ты должен сделать одну вещь, — Ливия подошла к письменному столику и, отодвинув в сторону исписанный пергамент, разложила один чистый лист, — Напиши им помилование. И подпишись. Я покажу его Планцине — в обмен на мое письмо.
— Сенат помилования не примет.
— Сенат его не увидит. Пиши.
Тиберию пришлось садиться за столик. Под диктовку Ливии он написал несколько строк:
«Ввиду того, что обвинения Гнея Пизона и Планцины Пизон в колдовстве и магии кажутся нам невразумительными и не могут быть доказаны, не может считаться доказанной и их причастность к смерти нашего сына Гая Цезаря Германика. Разбирательство дела считаем законченным. По совокупности улик виновной признана Мартина, уличенная в колдовстве и изготовлении ядов».
Написав последние слова, Тиберий вопросительно посмотрел на мать:
— Мартина в сенате расскажет то же самое, что могут рассказать Планцина и Пизон.
Ливия усмехнулась хорошо знакомой Тиберию улыбкой:
— Она уже ничего не расскажет. Она мертва.
— Как мертва? — не поверил Тиберий.
— Мои люди нашли ее. Все-таки у меня еще есть кое-какие возможности. И я вовсе не такая уж старая дура, как ты думаешь.
Тиберий вновь потер лицо.
— Я погорячился, матушка, — буркнул он. — Но меня извиняет то, что я тревожился о нас обоих.
— Я тебя прощу, мой дорогой сын, но не сейчас, — надменно произнесла Ливия, — А только после удачного завершения процесса. Иди же, сообщай Пизону, что он будет помилован. А я постараюсь вытащить сюда Планцину.
Не прощаясь, Тиберий ушел. А Ливия послала за Планциной.
Та приехала тотчас, едва только получила приглашение.
Их разговор был короток и ясен: Ливия в нескольких словах обрисовала ситуацию и доказала Планцине, что дело зашло слишком далеко, опасность нависла над ними всеми, и только пожертвовав Пизоном — да-да, милая моя, но что делать! — удастся насытить кровожадность общественного мнения. И письмо, на которое Планцина возлагает надежды, — на самом деле не спасительная соломинка для утопающего, а тяжелый камень, что быстро утянет ко дну. Планцина пустила немного слез, но со вздохом признала, что Ливия права.