Проигравший. Тиберий
Шрифт:
Она опустила глаза и ничего не ответила. Что было отвечать — перед ней стоял человек, убивший ее мать, ее мужа, собиравшийся убить сыновей и, разумеется, ее саму, на том же самом острове, где томилась когда-то Юлия Старшая.
Тиберий еще что-то говорил ей, спрашивал, но Агриппина молчала. А ему очень хотелось услышать ее покаянные мольбы, просьбы о помиловании. Наконец, выйдя из себя, Тиберий приказал стоявшему рядом центуриону:
— Возьми лозу и бей ее, пока не заговорит!
Центурион, не меняя выражения каменного лица, привычным жестом вынул лозу из пучка и, так же, как бил своих солдат, наотмашь хлестнул Агриппину по спине. Она не вскрикнула, но согнулась
— Подумать только, — прошептала Агриппина, — а ведь я могла уговорить Германика выступить против тебя. Но не сделала этого. От какой гадины я избавила бы землю!
— А! — закричал Тиберий. — Вот ты и созналась!
Он подскочил к центуриону, выхватил из его руки лозу и принялся хлестать Агриппину по лицу и плечам — не разбирая.
— Ты не царствуешь, дочка? Не царствуешь? Не царствуешь? — с каждым ударом выкрикивал Тиберий.
Он бил ее долго, пока у Агриппины не лопнул глаз и она не потеряла сознание, обвиснув на руках поддерживавших ее солдат. Тут же, запретив держать ее на своем острове, Тиберий приказал везти ее на Пандатерию.
Ее увезли. Но на Капри еще оставалось с десяток человек, осужденных вместе с ней. Это все были уважаемые и известные в Риме люди, не ниже всадника. Был даже один бывший консул. Всем им предстояло умереть — и они это знали. Но не знали еще, что Тиберий не позволит им умереть просто так, без долгих и мучительных издевательств над ними.
А он как раз придумал новый вид пытки. Ничего не подозревавшим арестованным, которых поместили в подсобном хозяйстве одной из вилл, давали вволю пить хорошего вина. Вино это имело одно свойство — оно не утоляло, а подхлестывало жажду. Но его было много — и арестованные пили. Пока Тиберий не отправил с острова Агриппину и не занялся ими.
Утром их вытащили из помещения, где они мирно спали после ночного обильного возлияния, и с каждым проделали одну и ту же процедуру: перевязали половые органы бараньими жилами, специально плохо высушенными — чтоб на солнце они сохли и, сокращаясь, перетягивали выводящие органы пытаемых еще туже. И каждого привязали к столбу — их было вкопано на площадке перед обрывом как раз по числу казнимых. Тиберий расположился перед ними с комфортом — он возлег к столу под навесом, дающим прохладную тень, пил вино и ел устриц. Часто вставал и справлял малую нужду — чтобы они видели.
Узники принялись орать от невыносимой боли: скопившаяся внутри жидкость разрывала им мочевые пузыри, а стягивающиеся перевязки словно ножами резали нежную плоть.
Тиберий морщился от их криков. Наконец встал и обратился к преступникам:
— Каждый из вас может облегчить свою участь. Только дайте знак — и вас развяжут, перебьют ноги и руки и сбросят в море, вот отсюда.
Он показал рукой на обрыв.
— Там вас уже ждут, господа. Если кому-то из вас повезет и он не утонет сразу, то люди в лодках дубинками разобьют ему голову. Решайтесь — или умрете прямо на столбах. А это может случиться не скоро. Человеческий пузырь, господа, способен растягиваться прямо-таки до невероятных размеров. Даже больше лошадиной головы! А вас ведь еще станут поить насильно. Ну кто решится первым?
Но они не могли. Жажда жизни пока была сильнее боли. Крики затихли — чтобы император невзначай не принял стон за согласие умереть под обрывом.
Потом один из казнимых потерял сознание. Его сняли со столба, подтащили к обрыву, облили холодной водой, чтобы привести в чувство. Всем остальным было хорошо видно — и они, казалось, на несколько минут забыли о своих мучениях, жадно глядя на участь первого
Тому несчастному была оказана неожиданная милость, сделавшая его в глазах товарищей едва ли не счастливчиком. Один из солдат нагнулся над ним — и взмахом ножа, особенно не прицеливаясь, перерезал бараньи жилы. Впрочем, облегчения тот явно не ощутил — хлынувшая моча, окрашенная кровью, доставляла ему сильную боль. Он не кричал, только сучил ногами. По знаку Тиберия солдаты терпеливо ждали, пока вся жидкость не вытечет — это должно было, как рассчитывал Тиберий, оказать на привязанных к столбам психологическое воздействие.
Потом несколько коротких и хрустких ударов железным прутом по ногам и рукам — от них бедняга сразу потерял сознание и больше не шевелился, и его безжизненное тело, немного покачавшись на руках солдат, исчезло за кромкой обрыва.
После этого остальные уже не колебались.
— Убей меня скорее, цезарь! — кричал один.
— Нет! Сначала меня! Я больше не могу терпеть! — просил другой.
Тиберий ухмылялся. Он так и хотел — чтобы казнимые измучились настолько, что страшная смерть, которой один из них уже отдался, стала казаться им желанной, словно глоток воды посреди горячей пустыни.
Когда был убит последний, солнце начало склоняться к горизонту. Тиберий чувствовал себя хорошо отдохнувшим и остаток дня посвятил развлечениям. Столбы выкапывать запретил, хотя они и портили вид. В Риме было еще много врагов.
С этого дня казни на острове стали неотъемлемой частью распорядка дня. Арестованных привозили на специально оборудованных судах, по нескольку дней выдерживали в помещениях, предназначенных скорее для скотины, чем для людей, и потом казнили. И не только перевязыванием половых органов. Тиберий придумывал новые казни и даже объявил награду в сто золотых тому, кто выдумает что-нибудь особенное. Преступникам заливали глотки кипящей жидкостью — маслом, вином, один раз даже — свинцом. Их растягивали за руки и за ноги и оставляли на солнце, если день выдавался жаркий. Их усаживали на расщепленные пни деревьев — такой пень убивал человека долго, а использовать его можно было бесконечно.
Полянка над обрывом обрела вполне зловещий вид — трава на ней была вытоптана солдатскими сапогами и побурела от крови казнимых. А Сеян все присылал и присылал новых. Уже около тысячи преступников было казнено на Капри, а они все не кончались, и это при том, что Сеян в Риме тоже каждый день устраивал казни.
Тиберию он присылал злодеев, так сказать, отборных — мужчин в цветущем возрасте. Себе же оставлял стариков и женщин, девочек и мальчиков, не достигших совершеннолетия. Да что там! Приходилось рубить головы (в Риме не развлечешься придумыванием новых казней — нужно казнить традиционно) даже грудным младенцам! Истреблялись целые роды, замешанные в преступных связях с Агриппиной, а такие бунтарские роды, как правило, весьма плодовиты, и младенцы находились всегда.
Много времени прошло, прежде чем Сеян мог доложить Тиберию: партия заговорщиков полностью истреблена и в империи восстановлен порядок.
К этому моменту уже умерла сама Агриппина — на Пандатерии она отказалась принимать пищу и даже воду. Ее пытались кормить насильно, но ничего из этого не вышло. Сбросив тело Агриппины в море, охрана благополучно вернулась в Рим.
О смерти матери сообщили Нерону, наверное, даже раньше, чем императору. Впрочем, так он и приказывал. Измученный издевательствами и побоями германских стражников, Нерон не смог перенести горя. Он очень любил мать. Ночью он сумел перегрызть на обеих руках вены — и к утру умер.