Происхождение альтруизма и добродетели. От инстинктов к сотрудничеству

Ридли Мэтт

Если основным мотивом выступает врожденное чувство справедливости, во всех этих новых обстоятельствах субъекты должны проявлять одинаковую щедрость. Но этого не происходит. Налицо ярко выраженная склонность к приспособленчеству. Тогда почему они великодушны в оригинальной версии игры? Потому что, утверждает Смит, люди одержимы идеей реципрокности. Даже когда игра проводится лишь единожды, участники стремятся защитить свою репутацию человека, который не станет чересчур явно использовать обстоятельства в собственных корыстных интересах¹²⁷.

Учите своих детей вести себя хорошо не потому, что такое поведение дорогого стоит и говорит о превосходстве, но потому, что в конечном счете оно окупается.

Чтобы окончательно доказать

свою правоту, Смит использует игру под названием «Многоножка». В ней Адам и Боб по очереди принимают решение — взять деньги или передать ход напарнику (спасовать). Чем дольше они пасуют, тем больше накапливается денег, но в итоге игра заканчивается, и деньги получает Адам. Выходит, Боб должен сам с собой договориться не пасовать на последнем ходу. Но Адам тоже понимает: если Боб решит не пасовать на последнем ходу, ему не следует пасовать на предпоследнем — и так далее, пока каждый не придет к заключению, что игру необходимо остановить при первой же возможности.

Но нет. Пасуя, люди регулярно позволяют выигрывать уйму денег другим. Дело в том, что они обмениваются — вознаграждают партнера за отсутствие эгоизма и надеются на ответную щедрость, когда придет их черед. Однако вот в чем загвоздка: систематического переключения ролей не наблюдается.

Модель обязательств, предложенная Робертом Фрэнком, в некоторых своих аспектах — идея весьма старомодная. По сути, он утверждает, что нравственность и другие эмоциональные привычки окупаются. Чем бескорыстнее и великодушнее вы себя ведете, тем больше выгод в обществе можете извлечь из сотрудничества. Хотя это и не рационально, но, отказавшись от оппортунизма, вы получаете от жизни больше. Подтекст как неоклассической экономики, так и неодарвинистского естественного отбора — рациональный эгоизм правит миром и определяет поведение людей — неадекватен и опасен. Фрэнк пишет:

«Пряник [Адама] Смита и кнут Дарвина привели к тому, что во многих промышленно развитых странах тема развития характера сегодня практически полностью забыта»¹²⁸.

Учите своих детей вести себя хорошо не потому, что такое поведение дорогого стоит и говорит о превосходстве, но потому, что в конечном счете оно окупается.

Нравственное чувство

Роберт Фрэнк — экономист, но его идеи перекликаются с трудами двух психологов. Джером Каган — специалист по детской психологии, чьи исследования наследственности, развития и формирования личности привели его к акцентированию на эмоциях, а не на разуме, как на основном источнике мотивации людей. Желание избежать чувства вины, утверждает Каган, свойственно всем людям во всех культурах. События, вызывающие его, могут варьировать: чувствовать себя виноватым за непунктуальность, например — очень по-западному. Однако сама реакция везде одинакова. Нравственность предполагает врожденную способность испытывать чувство вины и сопереживать — двухлетним малышам подобного явно недостает. Как и большинство врожденных способностей (к языку, например, или к юмору), моральность можно развить или подавить соответствующим воспитанием. То есть утверждение, будто эмоции, питающие нравственность, присущи нам от рождения, вовсе не означает, что они неизменны.

Теория развития моральности у детей, выдвинутая Каганом, схожа с моделью обязательств Фрэнка: обе акцентируются на иррациональных эмоциях.

«Создание убедительной основы для нравственного поведения представляет собой проблему, в решении которой потерпели неудачу большинство сторонников философии нравственности. Полагаю, так и будет продолжаться, пока они наконец не поймут то, что китайские философы знают давным-давно: чувство, а не логика поддерживает суперэго»¹²⁹.

Кстати, верветки, как и двухлетние дети, похоже, абсолютно лишены способности к эмпатии. Если одна обезьяна дает сигнал тревоги, то он может продолжиться потому, что, узнав об опасности, начинает кричать другая обезьяна. Но верветки никогда не исправляют ошибки своих малышей в подаче сигналов тревоги и не подают их сами при приближении

бабуинов. Последние едят детенышей верветок, но не взрослых особей. Таким образом, сигнал тревоги направлен исключительно на себя. Как сказала Дороти Чени, изучив поведение верветок и бабуинов, «подающие сигнал особи не распознают психическое состояние слушающих, а потому неспособны к коммуникации с целью успокоить встревоженных или проинформировать не знающих об опасности»¹³⁰. Верветки не умеют сопереживать. Это различие между людьми и другими животными столь очевидно, что распознать в нем нашу характерную особенность довольно непросто. Мы не нарушаем очередь, поскольку нам важно, что думают о нас даже совершенно посторонние люди. Других животных это не интересует.

Спустя 10 лет после выхода в свет книги Кагана и шести лет после выхода книги Фрэнка, Джеймс К. Уилсон написал «Нравственное чувство» [42] — труд, включавший ряд тех же аргументов, но с точки зрения криминалиста. «На мой взгляд, объяснять нужно не причину, по которой некоторые люди становятся преступниками, а почему большинство ими не становятся». Уилсон обвиняет философов в несерьезном отношении к концепции, согласно которой нравственность присутствует в чувствах в виде целевого набора инстинктов. Они же в основном рассматривают ее как набор утилитарных или произвольных предпочтений и норм, навязанных обществом. Уилсон утверждает, что моральность является нормой не больше, чем другие чувства — такие как похоть или алчность. Если человеку претит несправедливость или жестокость, то в этом он опирается на инстинкт, а не оценивает полезность чувства с рациональной точки зрения — не говоря уж о бездумном следовании моде.

42

Оригинальное название — «The moral sense».

Даже если вы считаете всякую благотворительность занятием исключительно эгоистичным — то есть, на ваш взгляд, люди делают пожертвования только ради собственной репутации, — проблема остается нерешенной. Ведь в таком случае возникает вопрос: с какой стати филантропия влияет на реноме? Почему мы восхищаемся теми, кто ею занимается? Мы так глубоко погружены в море нравственных допущений, что вообразить мир без них удается не без труда — без обязательств отвечать взаимностью, быть честным, справедливым и доверять другим людям мир просто немыслим¹³¹.

Психологи сходятся во мнениях с Робертом Фрэнком: эмоции представляют собой психические средства гарантии исполнения обязательств. Впрочем, основным источником наиболее примечательного единодушия в этом вопросе выступают исследования повреждений мозга. При повреждении небольшого участка предлобной доли человек превращается в рационального идиота. Внешне он совершенно нормален: не страдает ни параличом, ни дефектами речи, ни отсутствием чувствительности, ни ухудшением памяти, ни снижением общих умственных способностей. Он одинаково хорошо выполняет психологические тесты как до несчастного случая, так и после него. И, тем не менее, вся его жизнь рушится. Причины — скорее психиатрические, нежели неврологические (о, ложная дихотомия!). Он теряет одну работу за другой, раскрепощается и становится донельзя нерешительным.

Но это еще не все. Он буквально лишен эмоций: встречает неприятности, радостные известия и яростные нападки одинаково невозмутимо и рассудительно. Такой человек эмоционально вял.

Антонио Дамасио, в своей книге «Ошибка Декарта» [43] описавший эти симптомы у 12 больных, думает, что принятие решений и эмоции связаны не случайно. Его пациенты столь хладнокровно взвешивают все имеющиеся факты, что не могут ни на что решиться. «Низкая эмоциональность может составлять равно важный источник иррационального поведения», — полагает он¹³².

43

Оригинальное название — «Descartes’s Error».