Происхождение альтруизма и добродетели. От инстинктов к сотрудничеству

Ридли Мэтт

Иными словами, все ингредиенты для экологической катастрофы на месте. Новому рыбаку всегда выгоднее приложить максимум усилий. И чихать он хотел, что популяция этих ракообразных может просто-напросто не выдержать такого давления. Причина — все та же дилемма заключенного: если не я, то кто-то другой. Но вот что удивительно: ловцы лобстеров штата Мэн, по крайней мере до недавнего времени, не бедствовали. Они не вылавливали слишком много добычи, в течение 50 лет добывая примерно одинаковое ее количество — 7-10 тысяч тонн в год. Как же им удавалось избежать экологической катастрофы?

Ответ кроется в двух словах: право собственности. С юридической точки зрения, лобстеров может ловить каждый и где угодно.

Промысловые районы не находятся в частной собственности. На практике же вам следует хорошенько подумать, прежде чем отправляться на рыбалку. Все побережье разделено на участки, каждый из которых «принадлежит» определенной «артели». Хотя срезать буйки у соседних ловушек и не законно, но с любым чужаком это происходит всегда. Правовых границ нет, но каждый рыбак по вехам на берегу знает, где именно он и другие члены его артели должны прекратить ловлю. Участки разделены настолько точно, что после тщательного опроса рыбаков их можно нанести на карту.

Территорией владеет совместно вся артель: частной индивидуальной собственности нет. Если бы она была, система бы не работала. Ведь лобстеры перемещаются, и небольшой участок, которым владеет один человек, не может обеспечить рыбака достаточной добычей. Вместо этого артели переставляют свои ловушки — в зависимости от сезона — в разные части общей территории, которая может охватывать до 260 квадратных километров.

С 1920-х годов, однако, наблюдается постепенное изменение разграничения территорий: к этому приводят рост популяции и развитие технологий, позволяющие безнаказанно пересекать установленные границы. Многие участки теперь охраняются только около центра, а к периферии они доступны для всех. На таких «нуклеарных территориях» живет меньше лобстеров — причем и меньшего размера. Поэтому рыбаки здесь зарабатывают меньше денег: 16 000 долларов в год, по сравнению с 22 000 долларами на периферии. Нуклеарные территории, другими словами, превращаются в промысел с открытым доступом и равно как и все другие подобные промыслы начинают проявлять симптомы чрезмерной эксплуатации.

Но все же подчеркну, что самый удивительный момент в истории лобстеров штата Мэн — это отнюдь не ухудшение ситуации в последние годы. Поражает необычайная эффективность системы в отсутствие индивидуальной частной собственности и всякого ограничения или регуляции со стороны государства²⁰³.

Права крестьян

Как же так получается? Из предыдущей главы можно сделать печальный вывод: экологической добродетели нет, а благородный дикарь, охраняющий природу, существует исключительно в фантазиях Руссо. И все же ловцы лобстеров в штате Мэн четко поддерживают коллективное благо. Здесь есть противоречие, не правда ли? Давайте-ка в нем разберемся.

Дилемма заключенного, в которую играют много людей одновременно, называется «трагедией общин». Когда народ кловис принял решение истребить всех мамонтов до единого, вообразите, как глупо было бы проявлять сознательность. Если один человек говорит: «Нет, я не стану убивать эту самку мамонта, потому что у нее есть детеныш, а я не должен причинять вред размножающимся особям», откуда ему знать, что следующий наткнувшийся на нее индеец не будет думать иначе? Насколько нелепо он будет выглядеть, вернувшись с пустыми руками к своей голодной семье, когда сосед притащит мясо того самого животного, в котором первый отказал своим детишкам? Кооперация — то есть ограничение — одной стороны дает возможность для другой. Рациональный индивид убил бы — и убил — последних двух мамонтов на планете потому, что знал: их все равно убьют, если не он, то кто-то иной.

Эта простая дилемма — точное зеркальное отображение проблемы предоставления общественных благ,

наподобие строительства маяка (см. главу шестую) — известна давным-давно. Но впервые она была выражена математически лишь в 1954 году — сделал это Скотт Гордон, экономист, занимавшийся рыбным промыслом. Он пишет:

«Собственность каждого — ничья. Материальные блага, доступные всем, не ценятся никем, ибо тот, кому достанет глупости дождаться надлежащего момента для их использования, лишь обнаружит, что ими давно завладели другие. Оставшаяся трава не представляют ценности для барского пастуха, ведь завтра их съедят животные другого стада; залежи нефти не представляют ценности для бурильщика, так как любой может завладеть ими на законных основаниях; рыба в море не представляет ценности для рыбака, поскольку никаких гарантий, что она будет там завтра, если ее оставить сегодня, нет и быть не может»²⁰⁴.

Единственное решение, заключает Гордон — либо приватизировать, либо национализировать ресурс и регулировать его использование. Что касается рыбного промысла, имеет смысл только второй вариант.

Четырнадцать лет спустя, в ходе подготовки лекции по росту численности населения, к тому же выводу пришел Гарретт Хардин, биолог со склонностью к авторитаризму. Именно он предложил термин «трагедия общин». Свою основную задачу Хардин видел не в том, чтобы найти решение проблемы, а в том, чтобы подчеркнуть необходимость ограничения права на размножение. «Принуждение, — писал он, — гнусное слово для большинства либералов, но это не значит, что оно навсегда таким останется».

В качестве примера Хардин приводит средневековый общинный выгон, уничтоженный перевыпасом.

«Рациональный скотовод заключает, что единственная разумная вещь — это прибавить очередное животное к своему стаду. И еще одно, и еще… Но к такому же выводу приходят и все остальные рациональные скотоводы, делящие общее пастбище друг с другом. В этом и заключена трагедия. Истощение и крах — вот к чему неумолимо движутся все, ибо в обществе, которое верит в свободу использования общинных земель, каждый стремится извлечь для себя максимальную выгоду. Это ведет ко всеобщему краху»²⁰⁵.

В теории так оно и есть: ресурсы, предполагающие открытый доступ для всех, катастрофически уязвимы для чрезмерной эксплуатации со стороны «халявщиков». Проблема в том, что Хардин ошибался. Средневековые общинные пастбища не были общедоступны. Они представляли собой тщательно регулируемую общинную собственность — как лобстеры в штате Мэн. Конечно, официально зафиксированных прав и очевидных правил относительно того, кто мог пасти на них свой скот или рубить низкоствольник, было не так уж много. Всякому человеку со стороны они действительно показались бы общедоступными. Но попробуйте-ка добавить своих коров к общему стаду, как обнаружите неписанные правила — причем очень скоро.

На практике английский средневековый общинный выгон являлся сложной паутиной ревниво охраняемых прав собственности под крылышком владельца поместья. Ему-то он и принадлежал — но лишь при условии, что помещик не ущемлял крестьянские права. Последние включали в себя общественный выгон, пользование лесом, добычу торфа, выпас свиней в лесу, рыбную ловлю и пользование почвой. Говоря простым языком, крестьянин мог пасти скот, рубить деревья, выкапывать торф, кормить свиней желудями, ловить рыбу, а также брать гравий, песок или камень. Права принадлежали отдельным людям. Когда манориальная система развалилась, общинные земли перешли в совместное владение групп крестьян. Впоследствии эти права были аннулированы, видоизменены или попраны в ходе огораживания. Но общинные земли никогда не были общедоступны²⁰⁶.