Происхождение боли
Шрифт:
Нази упала на кровать, растянулась и, раскалённая хмелем, с наслаждением покатилась по холодной простыни. Одеяло было уже далеко откинуто.
— Меня там не слишком-то держали…
— Где моя одежда?
— На стуле, в объятиях моей.
— … Я спать хочу!
— Это поможет.
Глава CXXXIV Последний договор
Серый Жан вернулся продрогшим и измученным настолько, что пошёл к сожителям.
— Я скучала по тебе, — сказала ему леди Маргарита.
— А я нет, — втиснул Люсьен
Граф подался было за ним, но женская рука его удержала.
Через полчаса, под наркозом любви и красоты, он заглянул и к своему злому найдёнышу. Тот сидел без света у окна и вырезал маникюрными ножницами цветы из портьеры. Увидев Жана, он вскочил, замахнулся:
— Только попробуй!..
Англичанин безмолвно отступил, и неистовый французик сам за ним погнался:
— А! Прости! Я и забыл, что уже настолько безразличен тебе, что ты даже не хочешь от меня избавиться!..
Ещё пролёт сдвоенного острия у бесстрастного лица. Граф наконец понял, каким предметом ему грозят.
— Этим ты проковырял подошвы всей моей обуви?
— Ты ещё не видел своих фраков!
— Что ж, Крысёнок при деле…
— Нет! Нет!! Я не смог… их… Рука не поднялась. Они… в моих глазах… — оборванные лепестки жизни, которой больше нет, — моей жизни! моей мечты!.. Я хочу уйти. Но не с пустыми рукам! Всё-таки ты мне обязан… Ладно, пусть, забудем о Растиньяке, то есть я забуду, ты — как хочешь. Но я выберу другую жертву, и ты прикончишь её на моих глазах!
— Назови…
— Я сказал «выберу», а не «выбрал»! Дай мне ещё время.
— Оно всё твоё.
— Не думай,… долго я уже не продержусь…
Глава CXXXV Крестоносец
Прогнанный сквозь строй всего четыре раза, полководец очнулся почти разочарованным.
Он сидел лицом ко входу за пустым столом: флакон из-под чёрной воды уже исчез.
В чертоге хозяйничали людские подобия: гномы сгребали лопатами железные кольца, ссыпали в тачки и увозили в кузницу; валькирии раскладывали вдоль стен носилки с только что воскресшими бойцами. Раны уже зашиты, кровь остановлена, но до выздоровления не меньше месяца; все в полузабытьи, бессмысленно шевелятся, то стонут, то хрипят, то кашляют, то будто бы смеются.
Подозвал жестом девушку:
— Скажи своим и нашим, если хоть кто-то ясен умом, что нашёлся безгрешный — он не пропустил врагов.
Она радостно встрепенулась и побежала развеселить подруг. Он же посидел ещё немного и ушёл наверх, в военачальничьи покои, соседствующие с дверью в проклятый мир жизни.
Стены увешаны оружием; на двадцать кольев надето двадцать разных шлемов; доспешных нарядов и того больше. Посреди комнаты — два каменных дивана, повёрнутых друг к другу и разделённых столом — уплощенной серой глыбой, положенной на пять сталагмитов, на первый взгляд, бесформенной и неотёсанной, на самом же деле точно повторяющей рельеф поля боя в уменьшенном масштабе. Сидению повыше, покороче и пошире тронную мякоть заменяет тонкая
Полководец снял с себя всю одежду, даже маску, но на лицо набросил волосы, затолкнул кольчужно-цепной ком под стол, угнездился с ногами, как любят азиаты…
Выпитая чёрная вода вышла из него чистой, как из земного родника. Вскоре четыре вьюнных ростка пробили землю и принялись оплетать нагой дух. Бедный грешник не знал, бывают ли цветы на его зелёных узах, хотя бы такие скромные, как у повилики, зато без сомнения и надежды ожидал, когда у самого предкорния начнут отрастать шипы, пропитанные дурманящим соком. Всё-таки без ран и забытья никак не обойтись. Здесь тебе не Эдем…
Живой измерил бы срок этого насильственного и пустого сна девятью днями.
Наконец листья пожухли, стебли стали льняными шнурами, иглы одревенели и к полководцу вернулись чувства. «Вообрази раздетого муравья», — сказал он себе и Богу, но нашёлся и третий слушатель: на длинном диване сидела Дануше.
— Я тебе сочувствую, — произнесла она, — Ты узнаёшь меня?
Он отогнул от глаз переплетённые лианки:
— Да. Я как раз недавно вспоминал о нашей встрече. Будешь снова просить?…
— Да. Именем Анны Байрон (- выложила на стол последнюю из двух брошей — ), добывшей для тебя желанное зерно и прорастившего его в собственной крови; именем Пресвятой Матери-Богородицы, утешавшей тебя в мире спящих; именем твоей соратницы Жанны, томящейся на острове Смерти…
— Я согласен!.. Дай только собраться… Выйди. Не заждёшься.
Скоро он явился в полном стальном облачении, опоясанный мечом и в шлеме — не шлеме, а мешке, туго сотканном из проволоки и грубо продырявленном изнутри для глаз и рта: обрывки железных нитей щетинились наружу; достопамятная брошь красовалась на лбу.
— А это для тебя, попробуй, — протянул Дануше лёгкий шестопер, — Случалось в жизни бить человека?
— Однажды…
— Успешно?
— Сбила с ног…
— Хорошо.
— Так я должна пойти с тобой?
— Во-первых, сам я не найду твоего дружка: я его не видывал; во-вторых, есть условие (не мной оно придумано): из Монсальвата можно выбраться только втроём.
— Что ж, я готова.
Они сошли в нижний зал. Там мало что изменилось, только некоторые воины уже сидели на своих одрах, всё ещё бессильно свесив головы и руки, иные поднимались и валились вновь. Валькирии отмывали мечи зелёной водой. Военачальник попросил у них её, наполнил большую из двух прихваченных им фляжек.
В поле перед цитаделью было пусто и пасмурно.
— Пойдём туда, — безликий указал налево вдоль стены.
— Далеко тут?
— Посуди сама: увидим издали мост, минуем его на полсотни шагов, повернём вверх, заглянем в скотный край, и это будет половина пути. Монсальват стоит с обратной стороны Валхаллы. Он почти так же велик…
— И многолюден?
— Давай сосредоточимся на цели, пока Дух Правды наполняет нас нескупо: там Ему почти нет места. Как зовут того, кого мы ищем?
— Ротгер фон дер Лангенкампф.