Происхождение боли
Шрифт:
И исчез.
Женщины, сонноватые, нездоровые, неестественно переставляющие ноги, сошлись поближе. Среди них было три чернокожих с оттопыренными толстыми ртами, в семи угадывались индианки (одна из этих, смуглых, едва ли достигла четырнадцати лет, одна выглядела совсем старухой), у двух глаза были как замочные скважины на медных лицах; одна, белесая, рябая, вся колыхалась, как готовая опара. Издали казалось, что у неё брови не над, а под глазами, вблизи же Анна увидела, что это синие продолговатые кровоподтёки; у многих были искусаны губы и руки; глаза почти у всех затянулись слизью, не пропускающей мысль.
— Кто это духи зла? — тонким и охрипшим голоском воскликнула вдруг девушка, пришедшая последней, — Кого он так назвал? Нас?
Никто не отвечал. Африканки и азиатки полепетали меж собой и направились цепочкой к проёму, в который утекала чёрная каменная стрелка. За ними стадно потянулись и европейки.
Брусчатка не позволяла идти рядом более чем двум странниками. Вымощена она была камнями, от которых уже устали голые подошвы Анны. Вокруг камней из земли торчали жёсткие иглоподобные стебли, похожие на зимний газон. Чуть поодаль дёрн был зеленей и мягче, но его пятнали жжёные прогалины, небольшие, но частые.
— Разве мы — духи зла? — твердила за спиной Анны молодая покойница. Анна обернулась и спросила: «Как тебя зовут?».
— Лиза.
— Меня — Анна.
— Тебе не кажется, Анна, что всё это несправедливо?
— Нет.
— А мне — да! — вмешалась другая изможденная женщина со свалявшимися в сплошной колтун сальными рыжеватыми волосами, — Я страдала всю жизнь, не видела ни света, ни воли, и теперь снова должна мучиться!? А что, если нам бросить эту проклятую дорогу и уйти вон туда, к деревьям, полежать на травке! Вы как хотите, а я так и сделаю!
Она соскочила в сторону и пошла, куда хотела, оставляя на зелени чёрные следы, словно от кострища.
— Вернись, ты выжигаешь траву! — закричала ей Анна, но бунтовщица словно не слышала.
— Как это ужасно! — хныкала Лиза, — Танталовы муки! А они ещё называют нас злыми!
— Логично, — Анна подключила свою рациональность, — Ведь злом называют всякое недовольство и разрушение. Их и явила эта дама. Можешь последовать её примеру.
— Чего бы и нет! — сипло встряла оказавшаяся вблизи рыхлая женщина с подтёкшими кровью веками, уставив на Анну тупые красные глаза, — Чего тут жалеть? Нас-то много ли жалели? Нас-то кто уберёг?
Грузной жабой она перешагнула на кочку, давя и испепеляя её, и поковыляла вглубь рощи. Анна видела, как ветла, за которую схватилась мимоходом толстуха, на глазах начала увядать и осыпать свернувшиеся, обесцвеченные листья.
Дорога вползала в заросли. Деревья, всюду живые и свежие, возле неё стояли голые, лишённые не только листьев, но и коры.
— Где ты берёшь силы, чтоб смиряться со всем этим? — причитала Лиза, — Сколько можно терпеть? Где же милосердие Божье!
— Бог и ангелы, как видишь, милосердно ограждают этот прекрасный сад от нашего зла, при том, что нас они не уничтожили, а лишь направили по особому пути. Где-то и для нас приготовлен покой. Здесь мы временно.
— Но эта дорога, видимо, будет долгой, а по камням идти так трудно!
— Думай, что это сердца злых людей у тебя под ногами, и ты их топчешь.
— Ты хорошо сказала, — посветлела девушка, — Не была ли ты писательницей в жизни? Не сочиняла
— Сочиняла когда-то, в ранней юности, но потом… У меня муж был поэтом.
— Ах, вот, наверное, чудо! Вот это судьба! Он, должно быть, посвятил тебе много страстных, любовных пьес, которые прославят тебя в вечности…
— Страстных — да; любовных… — не припомню.
— А теперь он остался один и оплакивает тебя…
— Никто нас не оплакивает, — прошамкала ещё одна спутница, — Тем паче эти изверги, будь они все прокляты!
Анне не захотелось продолжать разговор. Умолкла и Лиза.
Вдруг сзади кто-то дико завопил. Женщины оглянулись и увидели, как одна из них, чернявая, похожая на испанку и очень молоденькая, отломив от сухостоины крепкий сук, принялась колотить им по стволами, истошно, бессвязно крича, хохоча, обшибая нижние ветки. Никто не пытался её утихомирить. Та, что только-то произнесла проклятье, сама подняла с земли палку и стала бить по камням под ногами. Лиза навзрыд заплакала от страха. Анна схватила её за руку и потащила вперёд. Обогнав всех белолицых, смешавшись с азиатками, они снова глянули назад. Около десяти покойниц бесновались с дубьём. Одна уже упала на обочине — то ли от усталости, то ли её ударили. Какие-то просто стояли, как вкопанные, ощупывали свои животы. Проклинавшая сломала палку, опустилась на четвереньки и пыталась выковырять из земли булыжник.
— Пойдём, не смотри на них. Видишь же, они совсем озверели, — сказала Анна.
Лиза посеменила вперёд, держась за прозрачный клочок анниного платья.
— Расскажи мне что-нибудь хорошее, — жалобно просила, — Ведь твой муж тебя по-настоящему любил?
— Однажды он признался, что ему так кажется.
— И только!? Вот неблагодарный, чёрствый человек! А ведь ты принесла ему в жертву свой талант и саму свою жизнь!
Тут чернолицая высокая женщина, крутанулась на пятках, нависла над Анной и Лизой выкаченными гнойными белками и взревела:
— Провалитесь вы, саранча, брехливые шакалки! Сожрите свои языки!
Лиза пошатнулась и упала, не выпуская из рук чужого подола, так что Анна тоже оказалась лежащей на земле. Африканка злорадно оскалилась и пошла дальше.
Глава XXIX. В которой Гобсек попадает в ловушку
Отталкивая стопами ступени, напрягая бёдра, Макс уже настраивал себя на нарциссический лад: он не хотел пропускать даром грядущую одинокую ночь, однако то, что ждало его дома, отбило бы охоту у дюжины маньяков, — согласно расчету Эжена, Гобсек сидел в прихожей, оглушённый детским щебетом.
— Он назвался нашим дедушкой, и мы ему открыли, — оправдалась Полина, после чего взяла брата за руку и увела за кулисы.
— Я, — слепетнул старик, вставая, — собственно, ищу здесь некоего Растиньяка. Вы с ним не знакомы?
Макс скривил губы, отвёл глаза; его расстёгивающие редингот руки начинали дрожать.
— Мы знакомы — виделись в свете — но он здесь не живёт.
— Он украл у меня… одну ценную вещь.
— Что ж, отлично. Вы меня порадовали.
— Фь! Мне тоже приятно — видеть вас в таких декорациях. (- Макс кивнул, сжав зубы — )… А до дружка вашего я доберусь! (- Гобсек поскрипел просохшими суставами к двери, сторонясь графа — )… И дети у вас — прощелыги!