Происхождение
Шрифт:
– Из всех привилегий, которые вы столь любезно мне предоставили, сэр, ни одна не дорога мне так, как честь обедать вместе с вами.
– Да, в кают-компании младших офицеров бывает шумновато. Все стараются развеселить друг друга.
– И, посерьезнев, добавил: - Я должен сообщить вам и остальной распорядок наших совместных трапез. Стол накрывается точно по расписанию: завтрак - в восемь, обед - в час, чай - в пять, ужин - в восемь. Мы должны стараться не опаздывать, но, если один задерживается, другому следует приступать к еде незамедлительно. Кончать трапезу одновременно тоже не обязательно; кто поел первым, тут же возвращается
– Понимаю.
– Есть еще одна вещь, о которой я хотел предупредить вас. Здесь, в Девонпорте и Плимуте, мы все немало повеселились в компаниях. Уверен, что я болтал с адмиралами и их милыми дочками не меньше, чем вы. Но на море, особенно в ненастье или когда у меня не получается необходимая карта или схема, мне не до посторонних разговоров, я погружен в свои дела, и никто не имеет права сам обращаться ко мне. Иногда наши обеды будут проходить в полном молчании. Знайте, что это не вызвано никакими личными мотивами просто на море я не выношу пустой болтовни.
– Капитан Фицрой, я уже давал вам обет не входить в эту очаровательную каюту, когда вам захочется побыть одному. Теперь я прибавляю к нему обет молчания, когда будете молчать вы. Я попрошу Стеббинга [Инструментальный мастер, приглашенный Фицроем и лично им оплачиваемый.
– Прим. пер.] сделать для меня такой барометр, который бы показывал с максимальной точностью ваше желание или нежелание разговаривать.
Фицрой пришел в восторг.
– Мы с вами сработаемся, Дарвин, сработаемся.
Его обычно серьезные глаза осветила озорная улыбка.
– А я ведь почти готов был отказать вам в тот раз, когда вы пришли ко мне в Адмиралтейство. Знаете почему? Потому что, будучи ярым приверженцем немецкого физиономиста Лафатера, я был убежден, что могу определить характер человека по его наружности. И вот на какую-то долю секунды - вы еще сидели от меня через стол - я засомневался: можно ли с таким длинным носом, как ваш, обладать достаточной энергией и решимостью для путешествия?
Чарлз решил обратить все это в шутку.
– Перестаньте, дорогой мой капитан, вы не могли не знать, что Лафатер был поэтом и мистиком. И в своей теории он не потерпел бы ни грана науки.
Капитан Фицрой нисколько не обиделся.
– Во время предыдущего плавания "Бигля" я попросил мистера Джона Вильсона, нашего судового врача, изучить характер огнеземельцев: их силу воли, честность, хитрость, привязанности, память... Затем мы провели френологическое изучение их голов. Все это записано в моем бортовом журнале.
Брови Чарлза от удивления поднялись.
– Так БЫ изучали шишки на их головах, чтобы выяснить качество их интеллекта?
– Да. Потрясающее занятие.
Некоторое время Чарлз молча изучал мягкие подушечки собственных пальцев.
– Неужели, капитан, вы стали бы ощупывать рукой корпус и нос "Бигля", чтобы убедиться в его мореходных качествах?
Вместо ответа Фицрой с виноватым видом улыбнулся, но спина его при этом едва заметно напряглась.
Возвращаясь к себе в каюту, Чарлз размышлял: "А стоит ли позволять себе такую роскошь, как брать над капитаном верх в споре?"
"КАК БЕСКОНЕЧНО РАЗНООБРАЗНА СОЗДАННАЯ ЗДЕСЬ ЖИЗНЬ"
[Выйдя в декабре 1831 года из Девонпорта, "Бигль" в конце февраля 1832 года достиг берегов Бразилии и до середины 1834 года оставался у восточных берегов Южной Америки,
– Прим. пер.]
...Восторг Чарлза от встречи с Тихим океаном быстро сник. Океан можно было назвать каким угодно, только не тихим. Один за другим налетали на "Бигль" неистовые порывы шквального ветра: такой отвратительной погоды не было ни разу с тех пор, как они наконец-то покинули Плимут, даже в сравнении со штормом, чуть не потопившим корабль у мыса Горн. Когда ветры стихли, большая волна все еще не давала кораблю подниматься вдоль западных берегов Южной Америки. Чарлз чувствовал себя совершенно разбитым и был не в состоянии чем-либо заниматься: он не мог ни работать, ни читать, ни принимать пищу, ни находить забвение в сне. Больше остальных страдал Джордж Раулетт: уже давно здоровье его подтачивалось вспышками, как полагал доктор Байно, туберкулеза или какой-то иной инфекционной болезни. При этом Раулетт наотрез отказывался от приема лекарств, которые, по мнению врача, могли бы спасти жизнь самого старого из офицеров на борту, - каломели, морфия, рвотного камня. Вскоре он впал в бессознательное состояние и умер. Ему было тридцать восемь - возраст, казавшийся почтенным.
Тело вместе с грузом свинца зашили в гамак, обернули полотнищем холста, накрыли флагом и положили на доску. Офицеры и вся команда собрались на юте. Смерть Раулетта опечалила всех. Панихиду отслужил Фицрой, закончив ее словами:
– Итак, мы предаем,-тело нашего умершего товарища матросской могиле "вечно меняющейся и таинственной океанской стихии".
Один конец доски подняли. Тело с грузом было предано морским глубинам.
– Это моя вина, - говорил потом Байно.
– Я должен был бы списать его с судна и отправить домой из Монтевидео.
– Раулетт знал, что умирает, - ответил Чарлз, стремясь утешить друга.
– Он не хотел умереть в Англии. Я ни разу не слышал, чтобы он упоминал о доме, семье или друзьях. Пять лет проплаЕал он на "Адвенчере" и вот сейчас два с половиной года с нами. "Бигль" был его домом, а мы - семьей. Поэтому он и хотел умереть на борту.
Капитан Фицрой намеревался плыть вдоль побережья до Кокимбо, находившегося значительно севернее Вальпараисо, главного порта на юго-западном побережье, но шестьсот штормовых миль вынудили его укрыться в бухте Сан-Кар-лоса на острове Чилоэ. После беспрерывной восемнадцатидневной качки Чарлз заявил:
– Надеюсь, остров прочно стоит на якоре. Ютившиеся в крохотных, крытых тростником хижинах на северной оконечности туземцы, в чьих жилах текла смесь индейской и испанской крови, подплыли на своих легких лодках к "Биглю", приветствуя его с непритворной радостью, - суда в их отдаленный порт заходили не слишком часто. С собой они привезли на продажу свиней, картошку и рыбу.
Чарлз совершил короткую экскурсию вверх по течению ручьев, змеившихся в лесу между деревьями. В свою записную книжку он заносит, что нигде, кроме тропической Бразилии, не наблюдал такого разнообразия проявлений красоты в природе. Удобренная вулканической золой почва была необычайно плодородна, поражая роскошным великолепием произраставших на ней лесов и зарослей бамбука, взобравшегося на сорокафутовую высоту.