Происшествие в гостинице «Летучий Дракон». Призраки Крайтонского аббатства
Шрифт:
Вскоре маркиз стал подрёмывать и быстро заснул, прижавщись в уголок. Я также задремал и то и дело кивал головою; но маркиз спал, как убитый. Проснулся он только минуты на две на следующей станции, где на наше счастье лошади уже были заготовлены его человеком, посланным, как он мне сообщил, с этою целью вперед.
– Простите меня, я скучный спутник, – сказал он: – но признаться, в течение трех суток я не спал более двух часов. Я выпью здесь чашку кофе; все-таки я порядком выспался. Советую и вам спросить себе чашку. Здесь кофе
Он потребовал две чашки черного кофе и ждал, пока их принесут, высунув голову из окна.
– Мы оставим чашки с подносом, – сказал он слуге, который принес его. – Спасибо.
Произошло маленькое промедление, пока он расплачивался, а там он принял из рук лакея маленький подносец и подал его мне с чашкою кофе.
От подноса, однако, я отказался, он и поставил его к себе на колени, чтоб изобразить нечто в роде столика.
– Терпеть не могу, чтоб меня ждали и торопили, заметил он: – я люблю пить кофе маленькими глотками на досуге.
Я изъявил согласие. Действительно кофе, оказался совершенством в своем роде.
– Подобно вам, маркиз, я мало спал эти последние две-три ночи и мне трудно бороться со сном. Кофе принесет мне пользу: он так освежает.
Мы ещё не допили, когда экапаж уже опять покатил по дороге.
Кофе расположил нас к болтливости и мы разговаривали с оживлением.
Маркиз был чрезвычайно добродушен и притом умен; он блистательно и вместе с тем забавно описал мне парижскую жизнь, её обычаи и опасности, выставив на вид всё, что могло бы снабдить меня практическими предостережениями, в высшей степени ценными.
Несмотря однако на забавные и любопытные рассказы моего собеседника, исполненные рельефности и остроумия, вскоре меня опять стало клонить ко сну и я готов был задремать.
Вероятно, заметив это, маркиз добродушно прекратил мало-помалу разговор; водворилось молчание. Окно с его стороны было опущено. Он выбросил в него свою чашку; ту же услугу он оказал и мне; а в заключение и подносец полетел вслед за чашками. Я слышал, как он звякнул о камни, падая на дорогу. Вот счастливая будет находка для раннего путника в деревянных сабо!
Я прижался в свой уголок; моя драгоценность – белая роза – лежала теперь, завёрнутая в листок бумаги у меня на сердце. Она внушала мне всевозможные романтические мечты. Между тем сон одолевал меня всё более и более. Однако, настоящим образом я заснуть не мог. Моими полузакрытыми глазами я видел из своего угла внутренность кареты.
Мне сильно хотелось спать, но граница между бдением и сном стала для меня недосягаема; вместо сна я впал в какое-то новое для меня состояние непонятного оцепенения.
Маркиз достал со дна кареты свой письменный ящик, поставил его к себе на колени, отомкнул его и вынул предмет, оказавшийся лампой, которую он на двух приделанных к ней крючках повесил пред собою над окном. Лампу он зажёг, надел очки и, достав пачку писем,
Мы продвигались вперёд крайне медленно. До сих пор я всё время ехал четвёркой, теперь же мы рады-радёхоньки были получить и пару лошадей. Разумеется, скорость езды значительно от того пострадала.
Мне до смерти надоело смотреть на маркиза, который, с очками на носу, все читал, откладывал и надписывал одно письмо за другим. Я силился избавиться от этого однообразного зрелища, которое мне наскучило, но что-то мешало мне сомкнуть глаза. Как я ни пытался закрыть их, мне только пришлось убедиться, что я лишен всякой возможности исполнить это.
Хотелось мне протереть глаза, но рукой пошевельнуть не мог; воля моя уже была бессильна над моими членами – я не был в состоянии двинуть ни одним составом, ни одним мускулом, так же точно, как не мог бы силой воли повернуть карету кругом.
До этой минуты я не испытывал ни малейшаго страха. Но вдруг меня охватил ужас. Не в болезненном ли я припадке? Это не может быть действием тяжелого сна.
Просто ужасно было, что мой добродушный спутник сидит себе преспокойно и занимается своей кореспонденцией, тогда как стоило ему только толкнуть меня, чтоб рассеять мои мучительные ощущения.
Я сделал громадное усилие, чтоб вскрикнуть; напрасный труд. Я повторил попытку несколько раз все с таким же результатом.
Теперь мой спутник связал свои письма и выглянул в окно, напевая вполголоса мотив из оперы. Обернувшись потом ко мне, он сказал:
– Я вижу огни; мы будем на станции минуты через две или три.
Он всмотрелся, в меня пристальнее и, пожав плечами, с доброю улыбкою промолвил:
– Бедный малый! Как он, должно быть, утомился – как крепко спит! Он проснётся, когда мы остановимся.
Тут он положил пачку писем в ящик, запер его на ключ, очки сунул в карман и опять выглянул из окна.
Мы въехали в небольшой городок. Было около двух часов ночи, полагаю. Карета остановилась. Я увидал отворённую дверь гостиницы; из неё кто-то вышел с огнём.
– Вот мы и приехали! – весело вскричал мой спутник, обернувшись ко мне.
Однако, я не проснулся.
– Да, да, он, видно, очень утомился, – повторил про себя маркиз, с минуту прождав ответа.
Сен-Клэр подошел и отворил дверцы.
– Твой господин крепко спит; он так утомлен. Жестоко было бы будить его. Мы с тобою выйдем закусить, пока перепрягут лошадей, а для мистера Бекета надо взять что-нибудь такое, что он мог бы скушать в карете, когда проснётся. Даю голову на отсечение, что он страшно проголодался.
Он поправил свою лампу, подлил в нее масла и, прилагая все старания, чтоб не потревожить меня, вышел из кареты. Я слышал, как он повторил Сен-Клэру предостережение не будить меня и, продолжая с ним говорить, исчез в дверях гостиницы, а я остался в уголке кареты в прежнем состоянии оцепенения.