Происшествие в Нескучном саду
Шрифт:
Замолчал на морде рупор, замотались хоботы, повалились к лицам трупов Роботы.
Помутнела линза глаза, искривились челюсти, и последний выдох глаза низом тонко стелется.
Их радиаторы стынут.
И стынут с подбородками-ямочками винты.
И уже мы стоим на сияющих спинах, наворачиваем бинты.
Утро легло лиловатою тенью на Роботов в судорогах раненых поз, и птица села ему на антенну, и суслик в ухо вполз.
Аэро шло со звездой на гондоле, нимбом пропеллера луч обогнав, и сотнями машущих с неба ладоней летучки
И бережно-бережно, с песней, со знаменем мы в город несем на носилках двойных – больших и больных потерявших сознание стальных инвалидов войны.
Ряды араукарий, тенета ольх и лип у института Ленина.
Детей глазенки карие! – (И мы детей могли б там покатать коленями.) Глядят во все глаза фиалки по Москве, мы помним их по шалостям, Сиренью и азалиями завален каждый сквер, срывайте их, пожалуйста.
К цветастым клумбам и траве песочком тропок приходит с лейкой в голове садовник Робот.
Доспехом светя, идет – быстрорукий, на травку летят распыленные струйки.
Подходят детишки, Робот – добрый – дает им потрогать и локоть и ребра.
По Москве в большом количестве – ходят слуги металлические.
Вот – метлу держа в ладонях – с тротуара ровного пыль сосет высокий дворник, весь никелированный.
Железный полон лоб забот – пылищу вытянуть, на лбу клеймо: «МОСРОБЗАВОД».
Гуднули машины, пахнули булочные, и Робот другой – в стекле управляет движением уличным, блестя рукой.
– В Маяковский проезд проехать как?
Робот слов не тратит.
Карта Москвы на стеклянных руках, и стрелка снует по карте.
А вот и столовая, зайду, поем после писания трудных поэм.
Столы стеклянные стоят.
Блестя щеки полудой, эмалевый официант несет второе блюдо.
От него не услышишь: – «Как-с, и что-с, сосисочки-сс слушаюссь уксус-с нету-с…» Безмолвный Робот качает поднос, уставленный фантастической снедью.
И в мраморе бань, потеплев постепенно, Робот исходит мыльною пеной.
Ноготки у Робота острее лезвий «Ротбарта».
Станьте вплотную, Робот ручьистый вытянет бритвы ногтей, он вас помоет, побреет чисто и не порежет нигде.
На вредных фабриках красок хлопочут протертые насухо – Роботы в светлых касках без всяких и всяческих масок.
Ни гарь, ни газ, ни свинцовая пыль отныне людей не гробят Железной ногою в шахту вступил чернорабочий Робот.
В вестибюле театра у синей гардины ждет металлический капельдинер.
Светломедные дяди торчат в коридорах, и на водку дядям не платят, человеческий труд – это слишком дорого для метлы и снимания платья.
И куртку мою, и твою шубку, когда в вестибюль мы входим оба, снимает и вешает нежно на трубку никельный гардеробот, А ночью, склонясь над коляскойнянька на тонкой смазке – Робот, детям задумчив и ласков, баюкает сказки; «Жил да был среди людей – Берень-дерень Берендей, бородатый чародей, чародатый бородей».
На нем колотушки и
На перекрестках гуляющих тысячи.
Сидит со щетками Роботчистильщик.
– Почисть, дружище, да только почище!
И чистит Робот, и бархаткой водит, и щетку по глянцу торопит, и даже мурлычет 447 по радио вроде: – Ехал на ярмарку Робот…
Если дверь откроет Робот вам в семье – это вас не покоробит, вовсе нет.
В дверь спокойно проходи-ка, запах смол, это домороботиха моет пол.
Метлою и бархаткой шибче шурши нам, ты моешь, метешь живая и добрая и варишь – стальной наша машина, человечий товарищ!
Леонид Дмитриевич Платов
Концентрат сна
Глава первая
– Гоните его в отпуск, Николай Петрович! Без сожаления гоните! И накричите еще при этом.
Академик Кулябко с сомнением поглядел поверх очков на Федотова.
– Обязательно накричите, – повторил тот, по-владимирски напирая на «о». – Можно ли так работать? На нем лица нет. Обедает на ходу. Отказался от выходных. Он даже ночует, по-моему, в лаборатории…
– Мне говорили о крепком чае, – заметил академик в раздумье. – Кажется, Гонцов пьет чай ночью, чтобы не уснуть.
– Восторженный мальчишка! – отозвался Федотов, который был всего на год старше Гонцова. – Уж я не говорю о самом предмете его опытов. Здесь вы, я знаю, в союзе с ним против меня и всей ортодоксальной физиологии… Молчу, молчу! Итак, мы просим построже с ним, Николай Петрович… Как вы умеете иногда…
Для благополучия упрямца, не желавшего отдыхать, Федотов пустил в ход даже лесть. Добрейший Николай Петрович, подобно многим другим добрякам, любил, чтобы его ассистенты делали вид, что трепещут его директорского гнева, и в этих случаях становился еще более сговорчивым, чем обычно.
– Прекрасно, я поговорю с ним, – сказал он, расправив веером свою пушистую длинную бороду, делавшую его похожим на сказочного Черномора, и снял трубку телефона. – Да, директор института. Лабораторию сна, пожалуйста… Гонцов?
Федотов вышел на цыпочках, озабоченно прикрыв за собой дверь.
Не в первый раз приходилось ему так решительно вмешиваться в дела своего беспечного, поглощенного научной работой друга.
Еще в пору совместного учения в университете, когда завязалась и окрепла их дружба, Федотов понял, что в мире практических вещей Виктор Гонцов – совершенный ребенок и нуждается в поддержке. Как только его увлекала какая-нибудь идея и он самозабвенно отдавался ее разработке, все окружающее переставало для него существовать. Вокруг могли плясать, петь он не замечал ничего. Надо было даже напоминать ему о необходимости сна, о завтраке, обеде и ужине.