Происшествие в Нескучном саду
Шрифт:
Для наиболее отсталых имелись специальные «Мастерские Опытов», в которых ученики пробовали себя на различных поприщах. Вопрос о способностях и призваниях был одним из труднейших вопросов социалистического быта. Еще в 1919 году в молодой, неокрепшей Социалистической Республике России служащих социалистических учреждений опрашивали, к чему они склонны и чем бы хотели заняться. Вопрос этот оказался более сложным, чем можно было предположить, и он не нашел полного разрешения за первые двадцать лет существования социалистического общества. Довольно значительным группам трудно было найти себя.
Но
Одна из следующих глав даст читателю представление о «Камерах Способностей», так как ученый Куке, прославившийся необычайной любовью к своему делу, был в числе людей, помогавших широко прививать это необходимое для творчества и созидания свойство.
Кукс сросся с аппаратом. Он не мог расстаться с ним, а Тилибом не отставал.
– Смотри, какая умница, какая прелесть, – восторгался Кукс.
В самом деле, радостно, легко, прекрасно было на улицах, как, впрочем, и в домах, в светлую эпоху второй половины двадцатого века.
По широким тротуарам двигалась масса людей.
Эпоха выработала новый тип человека: горожанин этой эпохи был крепок, сухощав, строен, легок. Формы платья отличались простотой. Совершенно не видно было мудреных визиток и фраков, которые носили в начале бурного столетия и которые делали мужчин похожими на птиц, а женщин, одетых в разноцветные тряпки, – на кукол. Любое сердце, любая душа, любые глаза радовались, глядя на новых мужчин и женщин, на свободные формы костюмов, на радостные лица, чистые глаза, белые, счастливые зубы девушек.
Улицы вдруг залило что-то светлое, яркое, многоголосое, свежее, буйное и прекрасное.
Это было дети… Их было несколько тысяч. Полуголые, смуглые, счастливые, с песнями и смехом они шли за город на прогулку и занятия. На обвитых зеленью и цветами фургонах ехали маленькие, слабые или уставшие. Бодрым, буйным и радостным ветром повеяло от быстрого шествия детей. По дороге шествие разрасталось, так как к детям, жившим отдельно в огромных «Дворцах Детей», присоединились и ночевавшие у своих родителей.
Кукс и Тилибом многое множество раз видели утренние шествия детей, но всякий раз испытывали чувство восторга. Так старый лесной житель, давно привыкший к чудному воздуху, все же с наслаждением вдыхает его полной грудью и находит слова для выражения восторга…
– Хорошо! Как хорошо! – вырывалось поочередно то у Тилибома, то у Кукса.
– А все-таки что было раньше на этой улице? – спросил сам себя, поглядывая на «Граммофон веков», Кукс. – Было ли всегда так?
– Давай послушаем.
Кукс вынул из ящика аппарат, поставил и завел.
Прохожие сначала мало обращали внимания на двух стариков и машину. Думали, что демонстрируется чья-то странная речь или пьеса. Они не знали происхождения звуков, вылетавших из странной раковины, похожей на ухо.
Несколько подростков окружили аппарат, но мало понимали из того, что слышали.
«Граммофон веков» опять нанизывал на тихий, заунывный визг валика тысячи и десятки тысяч слов и звуков…
Все это было такое обычное, такое повседневное для старой, ушедшей жизни…
Кого-то били. Кричали.
Крики и брань сменялись возгласами извозчиков и прохожих. Жалкие песни и мольбы нищих часто прерывали обычные звуки уличной жизни. В третий час работы аппарата старики услышали крики убиваемых, насилуемых. Это был какой-то погром…
Постепенно все-таки аппарат собрал толпу любопытных.
– Какая это пьеса? – спрашивали у Кукса.
Кукс горько усмехнулся: – Это не пьеса, граждане! Это жизнь! Сама жизнь этой улицы. Ее биография. Через несколько дней Академия наук примет «Граммофон веков», по его образцу будут сделаны копии, и вы узнаете историю каждого камня, каждой глыбы земли. Граждане, камни – это немые свидетели страшной истории человечества. Но они немы только до поры до времени. Вам известно выражение, что камни вопиют. Вот они возопили. Слушайте, сколько горя, сколько отчаяния, сколько человеческих слез и человеческой крови знает каждый камень старого мира, и послушайте, как они говорят, камни, когда наука дает им возможность рассказать все, что знают.
Люди смотрели на Кукса и слабо понимали его речь. Он говорил долго, искренно и горячо, но его все-таки не понимали.
Дикие крики рвались из рупора машины, стоны, горькие унижения нищих, столь обычные в свое время, окрики полицейских, унылый гомон подневольно работающих, измученных, издерганных рабов…
Но люди слушали живые жуткие звуки ушедшей жизни и воспринимали их точно в кошмаре.
Старые понимали, но проходили, а молодые только глядели удивленно, с гримасами боли и отвращения.
Тилибом сдался окончательно.
– Ты великий человек, Кукс, – сказал он. – Я покорен твоим изобретением. Но знаешь, история человечества страшна. В книгах и даже картинах это производит не такое ужасное впечатление, как в живых звуках. Вчера, когда тебя не было дома, я разрешил себе воспользоваться аппаратом и послушал мою квартиру… У меня на лестнице лежит большой, старый, щербатый камень… Будь он проклят, но даю слово, что он был плахой, или же я заболел галлюцинациями. Крики. Понимаешь, сплошь крики и стоны замученных, зарубленных, зарезанных… Затем я гулял по саду с аппаратом. И там то же самое… Всюду плач, крики, пощечины, издевательства, насилия… И только иногда все это сменяется однообразными словами любви. Редкие, однообразные слова любви и избиение – вот главная ось истории людей. Когда об этом читаешь – это одно, но, когда слышишь живые голоса, стоны, крики и мольбы, это ужасно, непостижимо, страшно. Ты великий человек, Кукс, если ты смог заставить говорить неодушевленные предметы.
Кукс поблагодарил за комплимент и сказал: – Все это хорошо, я только не знаю, какое применение найдет «Граммофон веков». Видишь, люди не понимают его. В социалистических школах учат больше строительству будущего, чем знакомят с делами прошлого. Очевидно, им некогда особенно ревностно интересоваться старым. Мой аппарат, надо полагать, станет только пособием для историков, а о широком применении придется забыть.
– Да это и понятно, Кукс! Интерес к больному и скверному прошлому вызывает больное и скверное настоящее, а если настоящее радостно и прекрасно…