Происшествие в Нескучном саду
Шрифт:
– За грехи ваши посылает господь кару, – говорили попы. – Повсюду плясание многовертимое, бесовские кощунания, да козлие лица. Кудесы бьют, в «Аристотелевы врата» смотрят, да по звездам глядают. Того бы не делать вам и книг тех не честь!..
А в Золотой полате заседал ведовской собор. Сидели на полу двое суток. Били в бубны, плясали, молились – каждый по-своему. И почти у всех был в волосах колтун.
На третий день сказали они царскому посланному: – В этот год умрут три государя.
А
Богдан Вельский стал перед Грозным молча.
– Ну, – покосился царь. – Назвали мой день?
– Восемнадцатое марта, – понуро ответил боярин.
– Таково тебе меня жалко?! – скривился Иоанн. – Ведай ты и ворогам моим скажи: не верю я ни в сон, ни в чох!..
Под теремами в гиблой холодной темноте томился Шкурлатов. Лежал на каменном полу, неминучей смерти ждал.
Погасая, чадил светец, стражей забытый. Вдруг заслышал он за стеной тихий плач. Посветил кверху – забрано решеткой оконце. Глянул. – Сидела в углу Аринушка, пригорюнившись, и плакала; сбежала с плеча, рассыпалась в плеск тугая червонная коса.
Тихо окликнул. – Дрожит, не ведает: к добру ли, к худу ль?
Молвил Шкурлатов: – Не бойся, Аринушка!.. Прости!.. Моя вина – дьяк меня хмельной попутал.
Опустила голову, прикрыла лицо руками… Тут приметил он в тайнике подле нее стенное железное кольцо.
– Поверни кольцо, – зашептал, – отведешь плиту в сторону, – под нею ход откроется!
Встрепенулась, тянет за кольцо Аринушка, – не отходит плита, не по силам труд.
Стал отгибать Шкурлатов ржавые брусья. В кровь ободрался… Спрыгнул в тайник. – Добро, Аринушка! – Дерганул кольцо – открылся ход. Кинулись в него.
Повел ход влево и прямо. Запахло рекой сыростно.
И вот – травка, брезжит свет, радостно пьют острый водяной дух.
А уж свод гудит: топочет, проведала о беглецах стража.
Закричал Шкурлатов: – Беги, Аринушка! Может, у каких добрых людей от царя укроешься! Уж я задержу погонщиков. Лети на волю, горлица ясная, а мне за тебя – слаще сладкого – смерть принять!..
Лежал Иоанн на кровати индейских черепах, покрыт одеялом камки шахматной. Стояла подле него поклонная колодочка, раскрыто было харатейное евангелие на ней.
Совсем вздулся царь, горело пятнами тело, цвели гноем раны; шел от него тяжкой дух.
Лишился сна Иоанн, в жару метался. Сказал Бомелий: – Надобно раздобыть меру живых блох!
Послали по городу указ. Не блошиное было время – зима стояла. Не
Марта был восемнадцатый день. Стало Иоанну лучше. Сидел на кровати, быстро лицом светлел.
– Зови бояр, да подай мой шкатун с каменьями! – сказал Бомелию.
Вошли бояре. Поставили перед царем шкатулку хоромную.
Трое высоких кубчатых окончив положили на ней сеточку: свет-багрец.
Черпнул Иоанн горстью жемчуг рогатый, зерна гурмыцкие. – Застучала, полилась меж пальцев цветная струя.
– Все камни сии суть дивные дары божие, – заговорил он медленно. – Вот магнит: без него нельзя по морям плавать, не узнавать пределы земные; его же силою стальной гроб Магомета в Дербенте на воздухе висит. Вот – радужной камень; – лопается, коли кто живет распутно… Бирюза открывает яд… Синий корунд проясняет зрение… Ну, будет! – Оборвался. – До другого разу.
Лег на спину, подтянул одеяло шахматной камки.
Поднялся вновь: – Сыграть хочу. Тавлеюшки подайте!.. Сперва руки вымою.
Подали ему кусочек мыла грецкого и таз. Вымыл Иоанн руки, утерся рушником – повеселел вовсе. Принес Вельский шахматы персицкие; Родион Биркен стал с царем расставлять.
Черный король все никак не стоял, качался и падал.
Поставили наконец. Начал играть.
Дуром пошел царь, – забрал у него Биркен одну за другою три пешки. Еще походил Иоанн.
Тут шахнул ему белый ело н…
Повалился царь, завопил истошно: – Темба! Темба!
Затрубил, прошел над ним слон, и разом в полате тихо-тихо стало.
– Шах и мат царю Ивану! – сказал Годунов.
Глянул на него Иоанн. Побагровел, хотел слово молвить – забился.
– Посох! Скорее – посох! – закричал Елисей.
Принесли посох инроговый, что от сердца болезнь отгоняет, и пауков в банке…
– Поздно! – прохрипел царь и забился снова. Склонился над ним Бомелий. Глянул Иоанн тухлым оком, затих.
Торчком стоял на груди рыжий волос. Зеленым вдруг стало тело: трое высоких кубчатых окончин положили на нем сеточку: лундыш-свет.
Глухо стонал, перекатывался в синеве перезвон. Поставили гроб в церкви архангела Михаила. Поснимали терема белые пуховые шапки. – Сменила оттепель лютый палящетый мороз.
И валил народ ночью и днем нескончаемо, шли великие и малые – грозному царю последний поклон отдать.
Тискался на паперти Миколка блаженненький.
– Дайте глянуть, – шептал, – на славного царя-губителя. Успокоился ныне, – то-то отдохнет и народишко твой.
Скакали к рубежам гонцы. Пытали у них: – «Каков де новый царь будет?» Стонал в синеве перезвон. Валил народ нескончаемо.