Прокаженная
Шрифт:
— Я не ожидала кого-то встретить, — покраснела девушка.
— Но вам так весьма к лицу! Вы должны почаще заплетать косу. В девятнадцать лет вы имеете на это полное право. Почему вы никогда так не ходили?
— Дома я всегда ходила с косой, но здесь… здесь это было бы против этикета, — улыбнулась она.
— Довольно об этикете!
— Вы не любите его? Но ведь он — постоянный обитатель этих стен.
— Знаю. Прокрался сюда еще в незапамятные времена и никак не удается извести его с корнем. Впрочем, замку его присутствие сообщает некий стиль…
Стефа огляделась:
— Здесь я ни разу
Куда он ведет?
— В правую башню, там есть часовня. Пойдемте туда?
— Но…
— Никаких «но». Весь замок спит, будто вымер. Чем вы займетесь, оставшись одна? В парк не выйти — дождик моросит. О! Видите?
Они остановились у ниши с высоким узким окном, и Вальдемар указал ей на синее небо, запятнанное серыми тучами. Падал обильный мелкий дождик. Полутемный коридор и это залитое дождем узкое окно в толще могучих стен оставляли тяжелое, угнетающее впечатление, поневоле навевая сравнение с монастырем.
Она быстро глянула на Вальдемара.
— Что вы подумали? — спросил он тихо. — О чем-то грустным?
Она кивнула и тихим голосом произнесла:
— Этот замок — скала, а вы — молодой орел… и вы, уже покинули гнездо, правда?
Он серьезно посмотрел на девушку:
— Да. Я уже вылетел из гнезда. Но обязательно туда вернусь.
Она обернулась и, порозовев, протянула Вальдемару руку:
— Простите, если я вас обидела… Он задержал в руке ее ладонь:
— Все верно, но не я ли буду тем орлом: что сделает их гораздо менее грустным?
— Дай Боже! От всей души желаю вам этого. Но теперь… пойдемте.
В нижнем салоне они остановились у распахнутых стеклянных дверей, выходивших на малую террасу.
Солнце выглядывало из-за туч, но дождь падал по-прежнему. Большие капли стучали по мраморным перилам террасы. Капли жемчужинками спадали с твердых блестящих листьев деревьев, вспыхивая драгоценными камнями.
Экзотические деревья в парке и кусты выглядели великолепно в этом диковинном сочетании дождя и солнечного сияния. В открытую дверь залетели капли, обдав платье Стефы. Девушка протянула ладонь под дождь и, когда она наполнилась прозрачной водой, вылила ее на цветы.
— Говорят, такой дождь при солнце — благословение Божие, — сказал Вальдемар. — Выходит, вы собираете благословение в ладони.
Лицо Стефы озарилось улыбкой.
— Панна Стефания, вы промокнете, давайте перейдем в читальню, благо это недалеко. Вы просили у меня вчера «Таймс». Все газеты там.
Стефа убрала руку, вытерла ладонь платком, и они вошли в маленькую читальню рядом с зеленым кабинетом Вальдемара. Он придвинул ей кресло, а сам сел за стол, заваленный газетами.
— Сейчас я найду, — сказал он, вороша гору бумаг.
— Ах, я вовремя вспомнила! — сказала Стефа. — Вы уже посылали человека на почту?
— Да, он ездил утром. Но если вам нужно, он отправится снова.
— Нет, это подождет до завтра. Я написала письмо, отдам вам его сейчас, потому что завтра утром могу проспать.
Майорат взял письмо и, присмотревшись к нему внимательно, шевельнул бровями:
— Красивый и оригинальный почерк, но адрес — это шаблонно, — сказал он. — Я думал, вы не поддались общей
75
Господину Станиславу Рудецкому в Ручаеве (франц.).
Стефа покраснела.
— Вы совершенно правы. Для меня это будет хорошая наука.
Он усмехнулся:
— Признаете?
— О да! Вы метко назвали это эпидемией: видят у других и без раздумья подражают. Надеюсь, вы меня не причисляете к бездумным фанатичкам французского?
— О нет! Но французский, язык стал для нашей страны словно саранчой, повсеместно вытесняющей родной. Я уж не говорю об адресах и даже письмах по-французски, но посмотрите, что делается в других областях, в основном там, где что-то предназначено исключительно для дам. Большие магазины, ателье мод, все они пишут счета и адреса только по-французски.
Полькам это делает мало чести. Дамы, да и некоторые мужчины, молятся no-французским книгам, потому что молитва по-польски для них выглядит чересчур вульгарно. Визитки — тоже французские. Дети бойко лопочут по-французски, еще не зная толком родного языка. Я знал одну девятилетнюю девочку, отец спросил ее, на какой реке стоит Варшава, она стала заикаться: «Вис… Вис., . Вис…» и наконец выдавила «Vistule». «Висла» она попросту не могла выговорить. Люция воспитывалась точно так же. А меж тем за границей ничего подобного вы не увидите, там каждый любит и почитает свой родной язык. Француз не напишет по-польски ни одной вывески, ни одной этикетки, пусть даже большинство его покупателей будут поляками. Не спорю, французский в иных случаях необходим, как и другие иностранные языки, но не стоит употреблять его на каждом шагу. Французский язык распространен по всему миру, польский — только у нас, и то мы сами изгоняем его из Польши. Стыд! Иностранцы над нами смеются, потому что не знают такой дикой моды — отдать первенство иностранному. Это — исключительно наша черта…
Стефа порывисто сказала, глянув на него с благодарностью:
— Вы меня пристыдили, но и дали добрую науку. Теперь уж никогда не буду употреблять французского без крайней к тому нужды.
Он весело заглянул ей в глаза:
— Правда? Очень рад. Будьте прежде всего полькой и патриоткой, и никогда — космополиткой, которая ради моды забывает родной язык. Надеюсь, перестанете подражать графиням Чвилецким, Барским, всем этим Тресткам, Вейнерам… Единственная настоящая полька среди наших дам — панна Рита.
— И наверняка она стала ею под вашим влиянием, — вырвалось у Стефы.
Майорат усмехнулся:
— Быть может… Ну, а прочих наших дам уже не переделаешь. Они слишком чтят заграничных божков, чтобы отвыкнуть приносить им жертвы.
В боковом коридоре раздались шаги лакея. Стефа встала.
— Вы уходите?
— Все, наверное, уже проснулись.
— Жаль, нам было так хорошо вдвоем. Что, вы забираете письмо?
— Я перепишу адрес. Теперь я просто не могу его отправить в прежнем виде.