Прокаженный из приюта Святого Жиля
Шрифт:
— Я слежу за землей, садом и хозяйством. Дом ведет моя мать. Те несколько раз, что он здесь охотился, он привозил с собой личных слуг, поваров и всех прочих. Но последний такой приезд был добрых четыре года назад.
Он явно врал — так же легко и непринужденно, как и дышал. Ведь здесь росли звездоподобные голубые цветы, которые вряд ли нашлись бы еще где-нибудь во всем графстве. Но откуда такая решимость отрицать, что Домвиль приезжал сюда? Всякий мудрый человек, конечно, пожелает забиться в нору, когда вокруг идет такая охота. Но этот-то молодой управляющий, судя по всему, не из тех, кто легко поддается страху. И все же он явно вознамерился
— И они так до сих пор и не взяли убийцу? — Нет сомнений: управляющий был бы рад узнать, что жертва выловлена, розыски прекращены, злодей надежно водворен в тюрьму и расследование окончено.
— Пока нет. Они бросили все силы на то, чтобы поймать его. Ну да ладно, — сказал Кадфаэль. — Раз вы все знаете, так мне, пожалуй, лучше вернуться обратно. Хотя, сказать по правде, я не спешу. День чудесный, и хорошая дальняя прогулка — просто одно удовольствие. Только вот не найдется ли у вас кружечки эля да скамейка, чтобы присесть на дорожку?
Кадфаэль был заранее готов увидеть нежелание, а то и попросту услышать под каким-нибудь вежливым предлогом отказ впустить его в дом. В первый миг молодой человек, казалось, был настроен именно так. Но затем неожиданно переменил намерение. Видимо, он решил, что разумнее всего пригласить монаха зайти. Для чего?
Чтобы он, Кадфаэль, смог сам убедиться, что в доме нет никого лишнего и там нечего скрывать? В общем, в чем бы ни заключалась причина подобной любезности, Кадфаэль охотно принял приглашение и следом за хозяином вошел в отворенную дверь.
В тихой сумрачной прихожей обильно и густо пахло древесиной. Из расположенной дальше комнаты выбежала маленькая проворная женщина — некрасивая, но очень опрятная. При виде незнакомца она застыла в удивлении, если не в откровенной тревоге. Она двинулась с места только после того, как ее сын — с несколько подозрительной быстротой, как-то многозначительно — представил ей гостя.
— Проходите сюда, брат, посидим уж со всем удобством. У нас тут так редко бывают добрые люди. Мама, не принесешь ли нам чашу? Доброму брату предстоит проделать назад долгий путь.
Залитая солнцем комната была обставлена чрезвычайно уютно. Они сели рядом и принялись за эль да овсяные лепешки, принесенные пожилой домоправительницей. Начались разговоры о погоде урожае, о видах на зиму и даже о плачевном положении страны, раздираемой надвое королем Стефаном и императрицей. Пусть сейчас в Шропшире все мирно, мир, однако, ненадежен повсюду в этой надвое рассеченной стране. Императрице позволили соединиться в Бристоле с ее единокровным братом Робертом Глостерским. Другие вельможи тоже связали свою судьбу с ней: Бриан Фиц-Каунт, кастелян Уоллингфорда, Майлз, констебль Глочестера, и многие помимо них. Ходили слухи, что город Ворчестер подвергнется нападению со стороны Глочестера. Собеседники выразили искреннюю надежду на то, что волна военных действий не приблизится к Шропширу, а может быть, не затронет даже и Ворчестер.
Но все время, пока велись подобные безобидные разговоры, Кадфаэль напряженно размышлял. И в конечном счете управляющий, наверное, все же допустил просчет, пригласив травника зайти в дом, чтобы тот мог сам убедиться, как в нем уютно, ухоженно и невинно. Ибо, конечно же, не эта старуха принесла в комнату слабое, с трудом уловимое благоухание духов. Та же, что оставила его здесь, покинула дом не слишком давно: за несколько дней такой
Больше здесь ничего нельзя было обнаружить. Монах поднялся, простился с хозяином и поблагодарил за гостеприимство. Управляющий почтительно проводил его. Он явно хотел проследить за тем, чтобы гость точно отбыл назад, в аббатство. Лишь по чистой случайности старуха в этот момент как раз выходила из конюшни и оставила дверь за собой распахнутой настежь, не сразу заметив, что гость уже вышел во двор. Ее сын быстро и проворно рванулся через двор к конюшне, закрыл дверь и бросил задвижку на место. И все же он был недостаточно скор.
Кадфаэль ни единым жестом не дал понять, что заметил больше, чем ему полагалось. Он бодро простился с хозяином у ворот, возле куста ракитника, увитого голубыми цветами взамен золотых. Затем монах непринужденно зашагал обратно той же дорогой, по которой пришел.
В конюшне находилась лошадь, стать которой, безусловно, не позволяла ей носить на себе мощное и грузное тело Домвиля или же выдержать день охоты даже под кем-нибудь из его свиты. За распахнутой дверью Кадфаэль мельком увидел изящную белую голову, любопытную мордочку, выглядывавшую наружу, выгнутую шею, заплетенную гриву, а также висевшую на двери с внутренней стороны легкую, богато украшенную сбрую. Чудная белая испанская лошадка, подходящая для выездов дамы, и роскошное снаряжение — как раз такое, как приличествует даме. И тем не менее, спроси травника кто-нибудь, он поклялся бы, что сейчас никакой дамы в охотничьем домике нет. Никто не предупреждал хозяев о приближении гостя, времени спрятать ее у них не было. Его ввели в дом, чтобы он воочию убедился: ее там нет, там нет вообще никого, кроме постоянных хранителей усадебки.
Почему же тогда — как бы ни встревожила даму мысль о том, что ее могут отыскать, нарушить уединение, выставить напоказ как имеющую какое-то отношение к смерти Домвиля, а то и заподозрить в прямой причастности к ней, — почему она предпочла уйти отсюда пешком, оставив лошадь в конюшне? Да и куда бы в столь отдаленной и безлюдной местности могла пойти подобная дама?
Кадфаэль не стал возвращаться в аббатство той же кратчайшей дорогой. Он продолжал свой путь по зеленой тропе, вышел по ней к Форгейту и направился к дому епископа. На огромном внутреннем дворе, обычно таком шумном, нынче в полдень царила полнейшая тишина. Даже грумов и всех крепких, здоровых слуг отправили прочесывать местность, и теперь они занимались поисками где-то в лесах. Остались одни престарелые. Это, впрочем, вполне устраивало Кадфаэля: самые старые слуги обычно лучше всех осведомлены в личных делах господина — неважно, признавались ли они в этом хоть раз или нет. К тому же отсутствие востроухой и охочей до чужих тайн молодежи делало доверительную беседу более вероятной.
Кадфаэль разыскал слугу Домвиля. Тот, по слухам, состоял на службе у своего хозяина много лет, да вдобавок обладал незаурядным умом. Так что он должен был понять: теперь, когда барона уже нет в живых, разумнее всего говорить неприкрытую правду. Больше ведь бояться некого, а полная откровенность сослужит наилучшую службу в глазах шерифа. Впереди — неизбежное междуцарствие, а затем новый хозяин. Слуги вне подозрения, им нечего опасаться. Так зачем скрывать что-то, что может оказаться существенным?