Прокаженный из приюта Святого Жиля
Шрифт:
Непрошеный гость нисколько не стеснял монаха. Машинально взяв из рук Кадфаэля мехи, Йоселин принялся раздувать пламя в жаровне.
— Мы прислуживаем господину втроем, — задумчиво произнес юноша. — Сегодня за столом следит Симон — Симон Агилон, сын его сестры. А третий — это Гай Фиц-Джон. Мне пока не надо идти туда. Вы ведь ничего не знаете обо мне и, возможно, сомневаетесь, правильно ли сделали, что пришли нам на помощь. Мне бы хотелось, чтобы вы думали обо мне хорошо. В том, что об Ивете вы наилучшего мнения, я уверен. — Когда гость произнес ее имя, лицо его вновь омрачилось. Он уныло посмотрел на раздутое пламя, радовавшее глаз Кадфаэля. — Она… — поборов обожание, юноше бунтарски выпалил: — Нет, она не само совершенство. Да и с чего бы ей быть им? С десяти лет она под опекой этих двоих! Раз вы были у Святого Жиля, значит, видели их. По обе стороны от нее — словно надсмотрщики!
— Следи за мехами! Довольно, вытащи их, ты уже достаточно раздул пламя. Положи их вон на тот камень. Молодец! Что ж, имя на имя — честный обмен. Меня зовут Кадфаэль, я из здешней обители, валлиец, родился в Трефриве. — Кадфаэль толок в ступке измельченные травы, постепенно добавляя к ним мед да чуточку уксуса, тем временем на огне нагревался горшок. — А ты кто таков?
— Меня зовут Йоселин Люси. Отец мой, сэр Алан Люси, владеет двумя поместьями в Херефорде. Когда мне было четырнадцать, он отправил меня к Домвилю пажом — чтобы я приобрел необходимые для дворянина навыки в доме более высокородного вельможи. И я бы не сказал, что у моего господина так уж трудно служить. Лично я не могу на него пожаловаться. Но если говорить обо всех обитателях его дома, его вилланах и вообще всех, кто от него зависит… — Он заколебался. — Ведь я грамотен, знаю латынь. Я ходил в школу к монахам. Не скажу, что мой хозяин хуже других. Но, видит Бог, он и не лучше. Я бы попросил отца найти мне другое место, если бы…
Если бы ухаживания, удостоим их такого слова, хозяина за наследницей рода Массар не сделались предметом обсуждения в домах Пикаров и Домвиля. Если бы юноша не увидел ее, не был обворожен, покорен крохотным невинным созданием, томящимся под надзором этой пары надсмотрщиков. Ведь каждое появление господина в доме Иветы приближало к ней — пусть даже оставляя заведомо безнадежным расстояние — и его молодых слуг.
— Оставаясь на службе у барона, я мог хотя бы видеть ее, — произнес юноша, пытаясь, пусть хоть на словах, вывернуться из своего непростого положения. — Если б я ушел от него, то разве сумел бы потом к ней приблизиться? Вот я и остался. И стараюсь служить ему честно, раз обещал. Но… ох, брат Кадфаэль! Разве это правильно? Разве это справедливо? Боже милостивый, ей восемнадцать лет, и этот старик приводит ее в ужас. И все же, насколько я могу судить, лучше даже он, чем жить, как она живет сейчас. Она несчастна, и ей не найти счастья в этом браке. А я люблю ее! Но это так, к слову. Мои чувства не имеют значения: лишь бы она была счастлива.
— Хм-м-м! — скептически отозвался Кадфаэль и помешал готовящееся снадобье. Тихо пузырившаяся в горшке жидкость уже закипала, наполняя домик хмельным ароматом. — Многие влюбленные, должно быть, давали такую клятву. Но все равно каждый не сбрасывал и себя со счетов. Полагаю, ты скажешь мне, что готов умереть за нее.
Лицо Йоселина внезапно расплылось в мальчишески озорной улыбке.
— Умереть особого желания не имею. Я бы охотнее пожил ради нее, коли будет позволено. Но если вы спрашиваете, сделал ли бы я все возможное, чтоб освободить ее и дать ей свободу в выборе суженого, — то да, сделал бы. Потому что нынешний жених избран не ею, брачный союз с ним внушает ей ужас и отвращение, ее вынудили дать согласие.
Много говорить на эту тему не требовалось: с первого взгляда на невесту, на ее лицо и поведение, Кадфаэлю и самому все стало ясно.
— И те люди, что должны охранять ее ревностней всех, заботиться о ее благе, просто используют ее в своих собственных целях, и ничего больше. Ее мать — она приходилась Пикару сестрой — умерла, когда Ивета появилась на свет, а отец погиб, когда ей было десять лет от роду. Сироту отдали на попечение дядюшке, ближайшему родственнику, и это вполне естественно. Если б он еще обращался с нею по-родственному! О, я, конечно же, не слепец и знаю — тут нет ничего нового: ее опекун не только не тратит на нее собственные средства, но извлекает всю возможную выгоду из попечительства и разоряет ниву, которую должен был бы возделывать, заботливо ухаживать, чтобы собрать потом для ребенка хороший урожай. Говорю вам, брат Кадфаэль: Ивету продают моему господину потому, что он имеет
Кадфаэль подумал, что юноша рассуждает вполне здраво и, вероятно, прав. Так нередко бывает, когда дитя остается сиротой и вместе с тем наследует обширные земли. Даже если это не девушка, а юноша, которого защитить некому, опекуны так же могут его женить против воли. Да, чтобы расширить свои плодородные земли, они вполне могут не дать подопечному самому выбрать себе жену. И все произойдет так же просто и неотвратимо, как и с девушкой. А уж с девушками подобное вообще случается сплошь и рядом и почти не вызывает никаких вопросов. Нет, никто из власть имущих — от баронов до короля — даже и пальцем не шевельнет, чтобы своим вмешательством повлиять на участь Иветы. Разве что вот этакий безрассудный юнец, горячая голова. Такой может пойти на все, что угодно, рискуя собой, да в придачу и девушкой.
Монах не спросил парня, о чем они перешептывались с Иветой, когда он, Кадфаэль, застал их в объятиях друг друга. Как бы ни был взволнован и разгневан молодой Люси, в глубине души он явно еще на что-то надеялся. Что ж, лучше его не расспрашивать и не давать ему говорить об этом, даже если он сам пожелает. Впрочем, одну вещь Кадфаэлю требовалось узнать. Ведь юноша сказал, что Ивета осталась последней из рода Массаров.
— Как звали ее отца? — спросил Кадфаэль, помешивая густеющее снадобье. До вечерни он успеет снять его с огня и поставить охлаждаться.
— Хамон Фиц-Гимар де Массар.
Юноша гордо и торжественно подчеркнул второе имя, точнее, отчество. Похоже, есть еще молодые люди, приученные относиться к именам погибших героев с должным почтением.
— Ее дедом был тот самый Гимар де Массар, который участвовал во взятии Иерусалима, а после в битве при Аскалоне попал в плен и умер от ран. У Иветы его шлем и меч, она бережет их как зеницу ока. После смерти воина их прислали сюда Фатимиды*. 1
Да, именно так они поступили — в знак уважения к храброму врагу. Их просили также вернуть его тело, захороненное во временной гробнице, и они благосклонно отнеслись к просьбе. Но между вождями крестоносцев то и дело вспыхивали раздоры, и это помешало христианам захватить порт Аскалон. В результате переговоры о возвращении тела рыцаря прервались и со временем позабылись. Благородные враги с честью похоронили его, и там он и остался лежать. Очень давно это было.
1
Фатимиды — династия на Ближнем Востоке.
— Да, помню, — сказал Кадфаэль.
— И какой стыд, что с единственной наследницей славного рода обходятся нынче дурно, отнимают у нее право на счастье!
— Что правда, то правда, — сказал Кадфаэль, сняв горшок с огня и поставив его в сторонке на утоптанный земляной пол.
— Нельзя этому потакать, — решительно заявил Йоселин. — Этому должен быть положен конец. — Он глубоко вздохнул и поднялся с места. — Ничего не поделаешь, надо идти. — Он окинул взглядом ряды бутылей и склянок и свисавшие сверху пучки засушенных трав. Нетрудно было предположить, что в этом сарайчике есть снадобья на все случаи жизни. — А не найдется ли у вас тут чего-нибудь, что я мог бы подсыпать ему в кубок? Ему или Пикару — какая разница, кому именно? Стоит любому из них отправиться на тот свет — и Ивета будет свободна. Заодно на этом свете станет легче дышать.
— Если ты говоришь серьезно, то твоя душа в опасности, мой мальчик, — решительно сказал Кадфаэль. — А если по недомыслию, то мне следовало бы просто тебе уши надрать. Не будь ты таким верзилой, я, может, и попытался бы.
Лицо юноши на мгновение озарилось теплой, хотя и скорбной улыбкой.
— Я могу наклониться, — предложил он.
— Ты не хуже меня знаешь, дитя мое, что не решишься на такое грязное дело, как убийство. И ты причиняешь себе большое зло уже тем, что просто говоришь об этом.