Проклятье фараона
Шрифт:
– Грешникам сегодня будет не до сна! – раздался замогильный голос.
Мадам Беренжери поднялась со стула. Мэри и мистер О'Коннелл, схватив пророчицу за обе руки, безуспешно пытались затащить ее в коляску.
– Отличный спектакль, профессор, – продолжала мадам. – Вы помните о своих прошлых жизнях больше, чем говорите. Но и этого слишком мало. Глупец! Боги не терпят насмешек? Вас ждет возмездие! Я бы спасла вам жизнь, но вы отвергли мою помощь?
– Дьявольщина, – процедил Эмерсон. – Нет больше моих сил. Амелия, сделай
– Вы связаны с ним грехом и разделите его кару! Мудрец сказал: «Да не позвольте себе гордые и хвалебные речи, ибо боги любят безмолвствующих».
– Мама, прошу тебя... – Мэри снова взяла родительницу за руку. Та повела плечом – и девушка отлетела в сторону.
– Неблагодарная дочь! Ты... твои любовники... Думаешь, я не вижу! Все вижу! Все знаю! Разврат... мерзость... Блуд – это грех не меньший, чем непочтительное отношение к матери. Мудрец сказал: «Войти в женщину, которая тебе не принадлежит, и познать ее – значит нанести оскорбление богам...»
Последнее было явно направлено на Карла и О'Коннелла. Репортер вспыхнул до корней волос. Карл лишь изумленно выпучил глаза.
Бесстыдство обвинения повергло всех в шок. В прежних выходках мадам Беренжери я нет-нет да и ловила некий расчет, но сейчас о притворстве не могло быть и речи. В углах ее рта выступила пена, безумный взгляд обратился на Вандергельта. Тот инстинктивно притянул к себе невесту.
– Прелюбодеяние и блуд! – снова завопила мадам Беренжери. – Вспомните двух братьев, иноземец! Козни женщины заставили Анубиса убить младшего брата. Он спрятал свое сердце в дупле кедра, а царские слуги срубили дерево... Прядь волос выдала женщину... Говорящие звери предупреждали...
Все. Тончайшая нить разума оборвалась. Дальше пойдут сплошные бредни. Пока я раздумывала, поможет ли в таком тяжелом случае хорошая пощечина – мое обычное средство от истерики, – мадам Беренжери прижала ладонь к груди и медленно опустилась на землю.
– Сердце... Помогите...
Мистер Вандергельт извлек из кармана элегантную фляжку, я продемонстрировала ее матроне, но в руки не дала. С помощью чудодейственной фляжки мне удалось почти невозможное: мадам сама поднялась и пошла за мной к коляске, точно осел, перед которым держат морковку. Бедняжка Мэри беззвучно плакала от унижения, но поехать в другой коляске отказалась:
– Это моя мать. Я ее не брошу.
В экипаж вслед за ней не сговариваясь сели Карл и О'Коннелл.
– Леди Баскервиль, – сказала я, – поезжайте в Луксор и ни о чем не волнуйтесь. Мы с Эмерсоном справимся.
– Нет! – пылко возразила леди. – Как я могу вас бросить в такой ситуации? А если у нее сердечный приступ? В доме будет двое больных, и все заботы лягут на ваши плечи?!
– Девочка моя! – одобрительно улыбнулся Вандергельт. – Вы само благородство!
Вернувшись в Баскервиль-холл, я сразу принялась за дело. Артур по-прежнему
– Куда это вы собрались, спрашивается?
– Хозяйка приказала налить свежей воды, госпожа, – испуганно пролепетала та.
Леди Баскервиль склонилась над бесформенной грудой, что возлежала поперек кровати. Грациозная дама в шелках выглядела неуместно у постели больной, но, как ни странно, изящные белые ручки дамы весьма проворно расправили простыню и натянули одеяло до самого двойного подбородка.
– Прошу вас, миссис Эмерсон, взгляните на нее, у вас такой опыт... Если нужно, я немедленно пошлю за доктором Дюбуа.
Я пощупала пульс.
– С доктором можно подождать до утра. С ней все в порядке... Мертвецки пьяна.
Пухлые губки леди Баскервиль сложились в кривоватую улыбку.
– Боюсь, это моя вина, миссис Эмерсон. Как только ее положили на кровать, она сунула руку под матрац и достала бутылку. Сначала я просто окаменела от неожиданности, потом решила, что вырвать бутылку все равно не удастся... Но если честно – мне даже хотелось, чтобы она напилась до бесчувствия. Теперь вы будете меня презирать?
Скорее восхищаться. Первые откровенные слова за все время знакомства. Да и могла ли я презирать леди Баскервиль за то, что она претворила в жизнь мой собственный план?
В гостиную, где собралось все войско под командованием Эмерсона, мы вошли вместе.
– Что вы наделали! Мисс Мэри на грани обморока! – честил О'Коннелл моего мужа. – Ей нужно лечь!
Как человек, сведущий в медицине, я бы с этим диагнозом поспорила. Прекрасные глаза девушки опухли, на платье нельзя было смотреть без слез, но голос ее был тверд:
– Нет, Кевин, не надо меня жалеть. Лучше напомнили бы о дочернем долге. Моя мать – несчастный, истерзанный человек. Больна ли она, безумна или же просто зла на весь мир... не знаю. Да это и не имеет значения. Она – крест мой, и я буду его нести. Леди Баскервиль, завтра же мы уедем. Простите, что не сделала этого раньше.
– Ладно, ладно, – опередил всех Эмерсон. – Мы вам сочувствуем, мисс Мэри, однако сейчас есть проблемы и поважнее. Перед тем как разобрать стену, нужно сделать копию портрета Анубиса. Завтра с рассветом вы должны быть в пещере...
– Что-о-о?! – взвился до потолка О'Коннелл. – Вы шутите, профессор!
– Успокоитесь, Кевин, – бросила девушка. – Я дала слово и сдержу его. Работа – лучшее лекарство от душевных ран.
– Гм... – Эмерсон нацелил палец в подбородок. – Отлично сказано. И к месту. Вам, О'Коннелл, не мешало бы прислушаться. Не припомните – когда вышла ваша последняя статья?
Упав в кресло как куль, ирландец затряс рыжими лохмами.
– Вышвырнут, – с мрачной убежденностью проговорил он. – В гуще событий нет времени о них писать.