Проклятье Пифоса
Шрифт:
Вера. Вот, опять. Он смотрел на сияющее лицо Ске Врис и чувствовал дикую зависть. Эта женщина потеряла сотни своих сородичей за один день, но смотрела в будущее не просто с надеждой, но с чем-то гораздо более сильным: с уверенностью. Каншелл задумался, что же могло бы её потрясти?
И подозревал, что ничего. Он смотрел на женщину, чья вера была нерушимым щитом, возможно даже более крепким, чем у Танауры — та была напуганной, а Ске Врис радовалась даже после всего произошедшего.
— Почему? — спросил Каншелл. — Почему вас необходимо испытывать?
—
— И что это за труд?
Ске Врис посмотрела на скрытое тучами небо и высоко подняла руки, приветствуя его.
— Это откровение ещё не пришло, — она помедлила, пытаясь объять необъятное, а затем опустила руки, и глаза её сверкнули с ещё большей радостью, чем прежде. — Оно явится здесь, и скоро. Так сказал мой учитель.
— Твой учитель?
Ске Врис показала на одного из людей в мантиях, стоявшего рядом с посадочной площадкой и наблюдавшего за спором между Аттиком и представителями колонистов. Даже в наступающих сумерках его можно было заметить, ведь этот человек почти на голову был выше большинства своих собратьев, державшихся от него на почтительном расстоянии.
— Как его зовут?
— Я ещё не заслужила право произнести его имя.
Каншелл вновь посмотрел на одежду Ске Врис. Туника женщины была длиннее, чем у большинства колонистов. На ней также был короткий капюшон. Каншелл заметил связь между этим и тёмными одеяниями.
— Ты религиозная ученица?
— Послушница. Да.
Каншелл помедлил, прежде чем заговорить, пока не понял, что должен. Если он не скажет ничего, то признает поражение того, что знал как истину.
— Зря вы тут остались. Вас привели сюда заблуждения. Здесь нечему поклоняться. Нет никаких богов.
— Ты так думаешь? — улыбка Ске Врис не померкла. — Ты так уверен?
— Да.
— Но почему ты так уверен?
— Император открыл эту истину всему человечеству, в том числе и тебе, не так ли?
— А чем открытая истина отличается от божественного откровения?
— Нет, — запнулся Каншелл. — Нет, ты всё не так поняла, я… я… — он умолк. Его воля защищать свои воззрения исчезла.
— Да?
— Ничего. Но ты ошибаешься, — даже сам Каншелл слышал, насколько слаб его довод.
Должно быть, его тревога была заметной. В знак понимания Ске Врис положила руку ему на плечо.
— Друг мой, думаю, нам предстоит поговорить ещё о многом в грядущие дни.
— Вы действительно намереваетесь остаться.
— Намереваемся ли мы? — Ске Врис расхохоталась. — Это наш дом! Здесь наша судьба!
Даррас наблюдал за представлением на посадочной площадке и с отвращением думал, что это фарс. Люди переигрывали. Оборванцы вели себя помпезно, церемонно и горделиво. Они должны были бы быть скромными, но, пусть они и высказывали благодарность, но лучились самоуверенностью, словно это Железные Руки только что явились и были приняты на Пифосе как гости. Полученные им от десятка беглецов ответы только укрепили это впечатление.
Гальба подошёл к нему в тень «Непреклонного».
—
— Я спросил, кто они, и они назвались паломниками, — Даррас резко и отрывисто рассмеялся. — Паломники откуда? «Идущие от лжи к истине». С какой планеты? «Они пришли в царство истины, а потому прошлое, как и вся ложь, больше для них не существует». А когда я спросил, как они попали сюда…
— Они сказали, что вознеслись на крыльях веры, — закончил Гальба.
— Именно, — презрительно усмехнулся Даррас. — Чушь.
— Чушь, в которую они, похоже, сами верят.
— Ну, значит, всё хорошо. Мы спасли не лжецов, а глупцов. Прекрасно провели день! — сержант взмахнул рукой, обводя базу и толпы на склоне. — Брат, это плоды твоих трудов. Взгляни на них.
— Я не хотел этого.
— Нет, ты не хотел, — уступил Даррас. — Но ты разочарован? — Он внимательно смотрел на Гальбу. Сержант не удивился, когда его боевой брат покачал головой. Гальба был честен с ним, и с собой и это было хорошо. Что беспокоило Дарраса, так это то, какое влияние на Гальбу оказывали Гвардейцы Ворона и Саламандры, особенно Кхи'дем. Его боевой брат уходил от машинного пути. — Ты думаешь, что мы поступили правильно, не так ли?
— Да.
— В чём смысл этого карнавала?
— Пока я его не вижу. Но честь и практичность не всегда идут вместе.
— Как и честь и правильность. Я не спрашиваю тебя, поступили ли мы благородно — несомненно, это так. Но честь бывает разной. Сегодня мы почтили плоть. В нашем легионе появилась такая привычка?
— Не стоит напоминать мне о наших догматах.
— Плоть слаба, брат, — продолжил Даррас так, словно не услышал, при этом не произнеся вслух то, сколь много её осталось в Гальбе. — Она совершает ошибки. Она поддаётся порче.
— Я знаю, — тихо ответил Гальба.
— Мне кажется, что ты слишком прислушиваешься к своей, — когда Антон не сказал ничего, Даррас продолжил. — Стратегия и рассудок — вот что чтит машину. И когда люди отказываются от рассудка, они склонны к предательству.
В глазах Гальбы вспыхнул гнев, и это было хорошо.
— Ты в чём-то меня обвиняешь?
— Нет. Просто напоминаю тебе, кто ты.
Она знала, кто вошёл в комнату. Безумие варпа наполнило её мир до такой степени, что женщина едва чувствовала своё тело, но присутствие пришедшего было сильным. Оно было суровой и безжалостной реальностью, противостоящей всем посулам и ухищрениям Имматериума.
— Здравствйте, капитан, — сказала астропатесса.
— Госпожа Эрефрен.
— Они не уходят, не так ли?
— Нет, не уходят.
— А как бы они ушли, даже если бы захотели?
— Можно было провести ремонт. Планета Киликс отчасти пригодна для жизни, это суровый мир, но не безумный. Мы могли бы перевезти их до пустых кораблей на орбите.
— Едва ли это подходящее занятие для Железных Рук.
Выражением отвращения капитана стал электрический скрежет.
— Да. Как и нянчиться с этими глупцами. Надеюсь, что вы найдете мне выход.