Проклятье Пифоса
Шрифт:
Верность рационалистическому учению требовала, чтобы он отказался. Но ночь приближалась. Поэтому Йерун поднялся за ней по склону к входу. Он же не собирался ничем заниматься? Это просто любопытство. Нет ничего плохого в том, чтобы он просто взглянул.
Когда он приблизился к зданию, то изумился заботе, с какой оно было построено. Брёвна на стены были вырублены быстро и неровно, но пазы выглядели достаточно прочными, чтобы простоять годы и десятилетия. Он заметил, что колонисты ничем не заделали проёмы там, где длина брёвен не совпадала.
— Вы собираетесь использовать что-то для влагоизоляции?
—
— Ничего?
— Разве наша работа не прекрасна?
Так и было. Проёмы создавали причудливый узор, придававший простому зданию невидимую издали сложность, которая распадалась на отдельные части, если приглядеться слишком близко.
— Это будет плохим укрытием даже от простого ветра, — заметил Каншелл.
— Загляни внутрь, — попросила его Ске Врис.
Каншелл заглянул. Там не было окон, но был свет. Даже в вечных сумерках Пифоса он сиял в проёмах на стенах. Увиденный снаружи сервом узор внутри становился сильнее. Ему казалось, что постоянный внешний свет становился резче, проходя через каждую щель, создавая пересекающееся поле света на свете. Он пытался увидеть точные очертания узора, но не мог. Свет был слишком рассеянным. Он не видел пересекающих друг друга лучей, а скорее чувствовал слои оттенков и тонов. Это было игрой света, которая скорее виделась, чем чувствовалась. Эффект был необыкновенный.
— Как… — заговорил Каншелл, но сбился с мысли, ведь у него было столько вопросов. Как колонисты построили это так быстро? Как они добились такого с такими примитивными материалами? Как они вообще это сделали?
Ске Врис прошла мимо него и встала в самом центре.
— Присоединяйся. Войди и ощути прикосновение божественного.
Каншелл шагнул вперёд. Когда он вошёл в ложу, то паутина света стала крепче. Она танцевала по его нервным окончаниям. Его кожа словно стала гусиной, а волосы на руках встали дыбом. Внутри не стало светлее, но теперь он видел яснее. Он почти мог различить подробности узора. Если он присоединится к Ске Врис в центре паутины, то наверняка увидит всё. Он обретёт ясность и поймёт смысл схемы.
И Ске Врис обещала ему божественное откровение.
Нет. Соблазн утешения был слишком велик. Было бы слишком легко поддаться инстинктам. Его разум и сердце были вымотаны от попыток цепляться за рациональность, но гордость ещё не покорилась. Он хотел бы верить, что именно верность придаёт ему упорства, но в этом не было смысла. Верность Танауры была неоспоримой. Она бы сказала ему идти вперёд.
— Нет, — сказал он Ске Врис, Танауре и себе. — Спасибо тебе, но нет. Мне нужно вернуться к работе.
Йерун направился к выходу из ложи.
— Значит в другой раз, — окликнула его Ске Врис. — Здесь нет дверей, лишь порог. Пересеки его, когда будешь готов.
Сервы вернулись на базу до наступления ночи, но колонисты продолжали работать. Они сказали, что их труд не прервется, пока не будет закончен. В течение дня на плато привели ещё многих людей, и около половины из колонистов строили теперь поселение. Стена разрасталась с каждым часом. Кроме неё и баррикад с «Веритас Феррум» единственной защитой было отделение Железных Рук под руководством сержанта Лацерата, стоявшего ночью на страже.
—
На базе всё было по-другому. Там было достаточно места, чтобы укрыть за стенами оставшихся колонистов, но всё равно было тесно. Большинство людей спали. Остальные что-то тихо пели. Напев был медленным тенорным фоновым шумом, медленно повторяющиеся фразы разносились в сумерках, словно рябь по поверхности озера.
— Я думаю, что они строят храм, — сказал Даррас Гальбе, когда они прошли через пластальные ворота базы.
— Это здание определённо на него похоже, — признал Антон. — Ты проверил?
— Они сказали, что это не так, и что «здесь нет никаких богов». Что это лишь место для собраний.
— Думаешь, они тебе солгали?
Даррас помедлил.
— Забавно, но думаю, что нет. И всё же… — он махнул рукой, показывая на отдыхающих и поющих колонистов.
— Да, — согласился Гальба. — В них глубоко пустили корни суеверия. Они не были искоренены.
Сержант и серв заметили капитана, стоявшего рядом со штабным зданием. Сначала Гальба подумал, что он наблюдает за колонистами. Но когда они приблизились, Антон заметил, что взгляд капитана сосредоточен. Он что-то высматривал.
— Ну? — спросил Аттик.
Даррас рассказал ему о плато и о ложе.
— Следует ли нас снести её? — спросил Гальба.
— Нет, — через мгновение ответил капитан. — Нет, если она не нарушает прямо Имперский Закон. Существует ряд усмирённых миров, чьи культурные традиции весьма близки к грани теизма, однако по стратегическим причинам им было оказано определённое снисхождение. Мы уже достаточно провозились с этими жалкими смертными. Сейчас мы не сражаемся в крестовом походе. Мы боремся за жизнь Империума. Если Саламандры захотят тратить время на обучение дикарей, то пусть они этим и занимаются. Пока же, если у этих людей может быть тактическое применение в стабилизации региона, то пусть делают что хотят. Я не буду тратить на них больше времени и ресурсов, чем это необходимо. Ты говоришь, что на плато теперь безопасно?
— Да, — подтвердил Гальба.
— Требуется ли наше присутствие?
— Пока что минимальное, — ответил Даррас. — Однако через несколько дней при достаточном снаряжении они смогут позаботиться о себе сами. Конечно, ожидаемы некоторые продолжительные потери, но…
— Их достаточно много, чтобы их восполнить. Хорошо.
— Нашла ли госпожа Эрефен нам новую цель? — спросил Гальба. Он понимал разочарование капитана. Каждый проведённый на Пифосе день был очередной малой победой, отданной предателям.
— Нет, — проскрежетал Аттик. — Бури в варпе продолжают сгущаться. Но я хочу, чтобы мы были готовы выступить против врага как только это возможно. И тогда вся плоть, — он презрительно взмахнул рукой, — узнает, сильна она или слаба в одиночестве.
Гальба направлялся мимо рабочих казарм к стене, когда увидел у двери стоявшего Каншелла.
— Господин, — низко поклонился серв.
— Здравствуй, Йерун. Тебе не следует быть одному.
— Я не один, — Каншелл покосился обратно на жилое помещение. Его голос дрожал.