Проклятие безумной царевны

Арсеньева Елена

Вдруг он с силой придавил меня к земле и выдохнул:

– Царевна моя! Люблю тебя! Анастасия! А-на-ста-сия…

Мне показалось, что нож вонзился… не в тело мое, а в душу.

Инсаров сполз в сторону, пытаясь отдышаться.

Вдруг

мне послышался испуганный мамин крик.

Я подхватилась, бросилась в дом, морщась от боли, брезгливо ощущая, что ноги мои влажны, уповая, что мама ничего не заметит.

Свет включать не стала, представляя, какой ужасный у меня вид.

Но мама спала. Видимо, мне и впрямь послышалось.

Я посидела рядом, пытаясь успокоиться.

Наконец набралась храбрости и снова вышла в сад.

Что сказать ему? Что он скажет мне? Объяснит что-нибудь?!

Яркие звезды светили так же, как раньше, так же благоухали, сонно белея в ночи, «табачки», так же тихо, таинственно шуршал листвой сад, но я почувствовала, что сейчас одна здесь… он ушел.

Я плюхнулась на крыльцо, закрыла глаза.

До сих пор было трудно осознать то, что произошло между нами; то, что произошло вечером в нашем доме перед появлением Инсарова. Какие-то детали связывались, сплетались в логическую цепочку – но она снова разрывалась в клочья от боли внизу живота, в сердце…

Не помню, кажется, я задремала. Вдруг женский голос окликнул меня:

– Надя, нынче

молоко будете брать чи ни?

Я вскинулась суматошно. Уже рассвело!

У калитки стояла молочница. Она приходила каждое утро с ведром козьего молока.

Я, с трудом владея затекшим телом, поднялась, подошла к калитке:

– Анна Петровна, здравствуйте. Нет, молоко брать не будем, у нас еще осталось. А скажите, вы не знаете… не грабили ночью в поселке? Не появлялись тут анархисты?

– Боже ж с тобой! – обмахнулась она крестным знамением. – Тихо было, я уж почти всех дачников обошла, никто не жаловался. А…

И вдруг она замолчала, уставилась на меня пристально, глаза вытаращила:

– А ты шо такая расхристанная, Надя? Или, сохрани и помилуй, неужто у вас грабители побывали? Вот же ж хвороба! Шо ли обгуляли тебя?!

Я опустила глаза, взглянула на свой халат: с оборванными пуговицами, весь в раздавленной зелени, земле, крови! – и кинулась к дому, чувствуя спиной горящий любопытством, жгучий взгляд молочницы.

Около сломанной скамейки – я помнила, как, когда она сломалась! – валялся какой-то мятый, промокший от росы, замызганный конверт.

Откуда он здесь взялся?

Я подняла его. Он был самодельный, небрежно склеенный из бумаги. Оттуда торчали какие-то газетные вырезки.

Конец ознакомительного фрагмента.