Проклятие Индигирки

Пусть пытливый читатель не ищет в романе прямых аналогий с описанными событиями и сходство героев с их прототипами: живыми и, увы, ушедшими от нас. Любые совпадения окажутся чисто случайными, поскольку это не документальная книга, а достоверность литературного произведения не достигается фотографической точностью. Более того, автор намеренно «спутал» некоторые географические названия, а кое-какие поменял местами.

Скверным октябрьским утром второго года третьего тысячелетия около девяти часов неподалеку от Кремля из машины вышел губернатор Магаданской области Валерий Цветаев и по выложенному плиткой тротуару направился с помощником к ново-арбатской высотке. Когда они миновали рекламную тумбу, из-за нее появился человек в темной кожаной куртке, в натянутой до бровей черной шапочке. Он поднял руку с пистолетом, выстрелил губернатору в затылок и исчез в проходном дворе.

Место убийства оцепили. Появились милиция, «скорая» и все те, кому следует появляться, если стреляют в губернатора средь бела дня в пяти шагах от Кремля…

Примерно через полчаса в соседнюю высотку вошел главный редактор газеты «Весть» Егор Перелыгин. Поднялся в лифте на редакционный этаж. В приемной его поджидал фотокорреспондент Новиков, при полном «вооружении».

– Только что магаданского губернатора завалили, «выпуск» в курсе, мы – за материалом.

– Цветаев? – Перелыгин уставился на сотрудника. – У нас, что, на завтрак «утка»?

– Эта «утка», Егор Григорьевич, у соседнего дома лежит, – задетый недоверием, воскликнул Новиков, – еще не остыла.

– Циник! Ладно, кто с тобой?

– Кожевни.

– С фотографиями поскорей, и… – Перелыгин поморщился. – Постарайся не усугублять, без того тошно.

Зазвонил внутренний телефон.

– Доброе утро, – бодро зашелестел в трубку выпускающий редактор.

– Добрее не придумаешь, – пробурчал Перелыгин.

– Первая полоса «навылет» получается. – Выпускающий едва сдерживал возбуждение. – Если понадобится, переедем на вторую, я уже прикинул, что снять. Нормально?

– Куда нормальнее, – сухо ответил Перелыгин и положил трубку.

«Сами хоть уверены в собственной нормальности? – подумал он. – Взорвали, убили, сожгли, украли, рухнуло – скорее на «первую»! Чужого горя не чувствуем, смакуем. Нет, это не болезнь роста, это какой-то жуткий вирус, от которого нет прививки».

Перелыгин подошел к окну – такому широкому, что создавалось впечатление, будто смотришь сквозь стекла с капитанского мостика океанского лайнера. Глубоко внизу завывал, рычал, хрюкал спецсигналами, разражаясь едкими вспышками «маячков», коробкообразный Арбат. Но вот поток машин поредел. Дорога опустела, а с Кутузовского уже нарастал многоголосый лай президентского кортежа. Через минуту он промчался мимо лежащего на земле губернатора.

«Невезучая улица», – подумал Перелыгин. Вонзили ее как нож советского модерна в самое сердце города, неуклюже и чужеродно, хотя и с простором для многолюдных толп, штурмовавших когда-то арбатские магазины и рестораны. Людской водоворот смягчал холодную бесчувственность прямоугольной архитектуры. Теперь народу поубавилось. Недорогие магазины, кафе и рестораны превратились в богатую ярмарку тщеславия.

Перелыгин отошел от окна. Он думал вовсе не об особенностях Арбата, а о Цветаеве. Сколько лет прошло с их последней встречи? Двадцать… больше? А два дня назад Цветаев неожиданно позвонил. В своей напористой манере предложил встретиться, шутил, попенял на зазнайство. Впрочем, в области работал собкор газеты, и у губернатора могла возникнуть потребность что-то обсудить. Но почему именно теперь? «Однако это все очень странно… – Перелыгин одернул себя. – Не впадай в мистику, не ищи причины случившегося в событиях двадцатилетней давности. Можно утонуть

И все же, помимо воли, он чувствовал и мистику, и логику, уходящую в те годы, когда они с Цветаевым работали по соседству, но продолжал убеждать себя, что это ничего не объясняет. Слишком много воды утекло. Изменились люди, и жизнь стала неузнаваемой. Ее логика не проистекает из той, другой жизни, существующей в ином измерении. Но соблазн пойти по цепочке событий в ту, другую, не отпускал. Казалось, стоит углубиться туда, и ответы найдутся.

В дверь заглянула Светлана, секретарша. Красивая девица с большими карими глазами, внимательным, даже проницательным взглядом. Светлана была полупродуктом нового времени. Имела университетский диплом, любила, как она выражалась, «движуху», посещала концерты неведомых Перелыгину групп, в большинстве своем шарлатанских, бегала на выставки андеграунда и инсталяций, черт-те с кем общалась в Интернете, ходила с динамиком в ухе, казалась продвинутой в среду аномальных интересов, но хорошо знала дело, сносно говорила по-английски, сохраняла облик и речь культурного человека. Перелыгин был убежден, что сотрудник в приемной, разумеется, при наличии служебных достоинств, должен еще, как букет свежих цветов, радовать глаз, поэтому смиренно терпел Светланины причуды и некоторую ироничность в отношениях.

– Я отлучусь минут на пятнадцать, ничего?

– Там уже половина редакции ошивается, тебе зачем?

– Интересно же, – фыркнула Светлана. – Новиков сфотать обещал.

– Принеси чаю и поди с глаз, – махнул рукой Перелыгин.

«Чума. Красивая, бестолковая чума», – беззлобно констатировал он, отхлебнув из чашки, и отогнал посторонние мысли.

Итак, пятнадцать лет пролетело с его возвращения из добровольной «ссылки», как он, шутя, называл свой «червонец» работы на Севере. Воспоминания готовы были потащить его дальше, но разгорался суетливый редакционный день. Вскоре принесли полосу с готовым материалом. Ребята поговорили с криминалистами, следователем, но ничего существенного узнать не удалось. В здании, куда шел губернатор, находилось представительство области, его появление там выглядело понятным и естественным. Среди возможных причин покушения уже фигурировала месть «золотой» или «рыбной» мафии. Не бог весть какое откровение: область добывала золото и морепродукты, а «мафия» у столь лакомых пирогов стала такой же неотъемлемой частью, как сопки северного ландшафта.

Перелыгину не требовалось пробираться сквозь наслоения памяти, изнуряя себя медленным узнаванием картинок давно минувших дней. После неожиданного телефонного звонка Цветаева он весь вечер рассказывал жене о своей первой поездке в Магадан, где Цветаев работал директором завода по ремонту тяжелой землеройной техники в крупнейшем объединении страны – «Северо-востокзолото». Для золотодобывающих предприятий такой завод бесценен, а директор очень важный человек.

Перелыгин хорошо помнил детали и свои ощущения той поездки. С Виктором Пугачевым они отмотали на машине до Магадана тысячу километров по Колымской трассе. Эта дорога, а там ее называют не иначе как «дорогой жизни», проложенная среди сопок и речных долин по героическим маршрутам геологов, где на открытых месторождениях как грибы после дождя выросли города и поселки, связала морской порт с бассейном Индигирки – Золотой Рекой.

Пугачев занимался снабжением крупного горно-обогатительного комбината, добывающего золото. Мотался по трассе, обменивая уголь на трубы, металл на топливо, лес на цемент и все, что только можно обменять под честное слово, которое на дороге считалось единственным документом и не имело цены. Любой такой обмен карался законом. Но закон приходилось нарушать, потому что существовал другой закон – золото, который в более строгие времена был отлит в четкую, как щелчок затвора заповедь: «Делай или умри».