Проклятие Индигирки
Шрифт:
Вбежал Семен, с большим ножом в руке, за ним – седой.
Комично-деловито, не обращая ни на кого внимания, Семен выхватил из портфеля перевязанную стопку, перерезал веревку и, отделив банковскую пачку сторублевок, с детской искренней улыбкой во все круглое, скуластое лицо протянул Перелыгину, второй рукой хлопая его по плечу. Седой стоял рядом и радостно колотил его по другому плечу. Из их узких черных глаз, от удовольствия ставших совсем щелочками, словно из амбразур сыпались счастливые искры. И оба повторяли уже знакомые Перелыгину слова: «Хороший, очень хороший человек!»
Перелыгин почувствовал себя неловко.
– Убери-убери, – строго приказал он Семену.
Но тот упрямо замотал головой и смешно
– Не обижай людей! – громко сказал Алпатов. – От благодарности не отказываются. – Он взял у Семена пачку и сунул Перелыгину в карман. – Пошли!
Они шумно прощались, пока в дверь не заглянула дежурная. Седой под мышкой держал расстегнутый портфель, Семен с ножом в одной руке, другой обнимал Перелыгина, все громко смеялись. Дежурная прикрыла дверь.
До поздней ночи Перелыгин просидел у Алпатовых. Евгений рассказал, как внезапно скончался редактор, его похоронили три дня назад. Оказалось, отец Алпатова работал в редакции заместителем, а сам он – ответственным секретарем. Недавно Алпатов-старший уехал с женой в Астрахань, и Евгений занял его место. Письмо Перелыгина пришлось ко времени.
Этот поселок у Полярного круга появился благодаря геологам. До войны здесь открыли крупное месторождение олова. Всю войну рудник и обогатительная фабрика снабжали оловом страну. Металл считался стратегическим. Без олова нельзя напечатать газету или журнал, книгу или листовку, нельзя изготовить радиопередатчик. Ни одна консервная банка не могла стать настоящей банкой, способной хранить консервы, без олова. А как обойтись на войне без связи, газет и консервов, никто не придумал до сих пор. Но если даже и вовсе не воевать, изобрести офсетный способ печати, микросхемы и чипы, – представить жизнь без тушенки, шпротов, сардин и кильки в томате невозможно.
Геологи, открывшие олово в нужное для страны время, прославили себя. Что правда, то правда. Другой правдой были пришедшие следом лагеря. Эта правда, как думал Перелыгин, ждала своего осмысления, и теперь приблизился к ней как никогда.
К семидесятым запасы руды иссякли. Поселок захирел, но держался, уповая на то, что геологи разведают хорошее золото, которого вокруг тоже хватает. Однако сейчас не это беспокоило Перелыгина. Его восхищали и новое знакомство, и домашняя обстановка, и диковинная еда на столе: заливная нельма, соленый муксун, тушеная зайчатина, оленина, порезанная тонкими ломтиками, куропатки, строганина из чира… Такой экзотики ему видеть не приходилось.
– Угадай, откуда наша типография олово получает? – спросил Алпатов.
Перелыгин пожал плечами.
– То-то и оно. – Алпатов погрозил кому-то пальцем. – Скажу, обхохочешься. Из Боливии везем! Не страна, а КаВээН. Давай-ка, твоей, «Сибирской»! – подставил он рюмку.
Поздним вечером позвонила Тамара.
Алпатов похихикал в трубку, подмигнул Перелыгину:
– Интересуется, как идет вливание в местную жизнь, а завтра ждет есть белого барана.
Жена замахала на него руками.
– Ясно, – громко сказал Алпатов. – Валентина не сможет, но отпускает, придем вдвоем.
– Что за баран? – спросил Перелыгин.
– Из Красной книги, – хмыкнул Алпатов, закуривая сигарету. – Недавно брат Пехлеви из Ирана прилетал охотиться. Его друг в Канаде экземпляр шлепнул – разлет рогов два метра, а этот переплюнуть хотел.
– Нам бы их заботы. – Перелыгин хрустнул соленым огурцом. – Удалось переплюнуть?
– Двух сантиметров не хватило. Штук пять завалил. Ты охотник? – спросил Алпатов без всякой паузы. – Вижу – нет. Будешь! Скоро утки, гуси полетят. Ты, брат, на Крайнем Севере. Тут природа за околицей и человек этой природой живет. Не переучишь, да и глупо. Наш человек лишнего не возьмет. Сам видишь, все на столе. А Томке барана кто-то из геологов или старателей подбросил. Прииск неподалеку золотишко
Перелыгин уже вполне ощущал себя в нереальном мире. Казалось, отсюда он пойдет не в гостиницу, где под кроватями валяются деньги, а к себе домой, и завтра отправится к Тамаре, есть белого барана, на которого охотился брат иранского шаха. Одна только реальность напоминала, где он на самом деле: из приоткрытой маленькой форточки с улицы едва заметно стекал по окну холодный белесый туман. Ночью похолодало до сорока.
Наконец они двинулись в гостиницу. Поселок зарылся в блеклую пелену, сквозь туман тускло светили размытые фонари. Многие еще не спали – в замороженных окнах угадывался свет. Улица была тихой и пустынной, одноглазое черное небо, усыпанное веснушками, искоса смотрело на нее зеленоватым взглядом. «Тишина, как в преисподней», – подумал Перелыгин. Только под ногами сочно похрустывал снег. У гостиницы Перелыгин предложил зайти.
– Поздно, отдыхай, днем буду. А знаешь, я рад, что ты приехал. – Алпатов повернулся и сутуло зашагал, растворившись в тумане, оставляя за собой пружинистый скрип снега.
Днем потеплело до двадцати. Воздух, казалось, застыл под лучами яркого солнца, гуляющего в чистых, без единого облачка, голубых одеждах.
Около четырех пришли к Тамаре. Она выглядела нарядно в мягком зеленом платье, облегающем плотные бедра и подчеркивающем внушительную грудь. Вчера Перелыгин плохо видел ее лицо, спрятанное под шапкой, теперь он ошеломленно рассматривал правильной формы овал, большие серые глаза, прямой, пикантно вздернутый нос. Медного цвета волосы были гладко забраны назад в тугой узел, открывая высокий лоб. Чувственный рот, обведенный пухлыми губами, постоянно находился за мгновение до улыбки.
Тамара то и дело появлялась из кухни с тарелками, рюмками, что позволяло увидеть ее всю, начиная со стройных крепких ног в туфлях на высоких каблуках.
– Знаешь, как рассмотреть северную женщину? – громко спросил Алпатов, когда Тамара вышла на кухню. – Надо ее раздеть! – захохотал он. – Носят сто одежек, ничего не разберешь.
– Ал-па-тов! – крикнула Тамара. – Прекрати грязные намеки!
Она с удовольствием готовилась к вечеру. Ей хотелось выглядеть хорошо, слегка вызывающе. Теплая толстая одежда осточертела за зиму. После некоторых раздумий Тамара надела черные чулки с ажурным поясом и тонкие шелковые трусики, купленные во время отпуска. Долго рассматривала себя в зеркало, придирчиво отмечая подзаплывшую за зиму талию. Ей хотелось чувствовать себя легкой, уверенной, соблазнительной. В этой игре Перелыгин был лишь поводом. От него веяло свежестью другой жизни. Окружавший ее и Алпатова мир не коснулся его, не начал влиять, поглощать заботами, приспосабливать к местным условиям. Он не оброс знакомствами с мужчинами и женщинами, не окунулся в хитросплетения поселковых отношений. Она – первая женщина, с которой он встречается, и навсегда останется его первым впечатлением. Ей хотелось запомниться ему, хотелось праздника, она испытывала нескрываемую радость – и потому была хороша.
Перелыгин осторожно поглядывал на Тамару. Теперь она рушила его прежние представления о здешней жизни. Их глаза часто встречались. Ей нравилось, что Егор смотрит прямо и его глаза не бегают по сторонам.
Наконец дошло до главного блюда. Тамара вошла с большим подносом, по-восточному держа его на согнутой руке у плеча, и выглядела очень здорово.
– Уронишь, с пола жрать будем! – заорал Алпатов.
Тамара поставила поднос с румяными кусками баранины, обложенными жареной картошкой, порезанной крупными колесиками. Когда она наклонилась над столом, Перелыгин в вырезе платья увидел тяжело оттягивающие материю полные груди.